Виктория Холт - Роковая женщина

— Но Джонни будет настаивать, что видел того, кого он принял за Гулли-Гулли.

— Все решат, что он ему примерещился.

— Но все видели, что Эдвард был без сознания.

— Подумают, что притворялся.

Я покачала головой.

— Ужас!

Он согласился. Потом принялся задавать вопросы. Я припомнила, как принесли молоко, как он отказался от него, как я вышла в каюту Шантели, а после мы вернулись вместе, как она пригубила стакан, уговаривая его, чтобы выпил.

— Я поинтересуюсь, не почувствовала ли она необычного привкуса.

— Она бы сразу сказала, если бы почувствовала.

— Значит, вы не можете пролить свет на это загадочное происшествие?

Я ответила, что не могу. В каюту я вернулась глубоко подавленной.

Я хотела поговорить с Редверсом. Я знала, что доктор Грегори обязательно ему доложил, и пыталась угадать, какова была его реакция на весть о том, что кто-то покушался на его сына. Покушался — очень сильное слово. Но ради какой иной цели могли усыпить ребенка?

Врач не желал сообщать о происшествии. Решил держать его в тайне от пассажиров, сделав исключение только для меня, как воспитательницы. Редверс, как отец, тоже должен знать — не говоря уже о том, что как капитан он обязан быть в курсе всего, происходящего на борту.

Пойду к нему в каюту и объяснюсь. Я должна.

Тут в дверь постучали и донесся голос Шантели:

— К тебе можно? Ну, как себя чувствует наш ночной путешественник?

— Он в лазарете.

— Боже!

— Он здоров. Шантель, доктор не хочет, чтобы об этом знали, но вчера мальчику подмешали наркотик.

— Наркотик! Но как?

— Возможно, важнее узнать зачем? Ах, Шантель, мне страшно.

— Я уверена, никто не хотел причинить мальчику зло.

— Тогда зачем было усыплять, выносить на палубу? Как думаешь, что случилось бы, если бы не Джонни?

— Что? — упавшим голосом повторила она.

— По-моему, кто-то пытался убить мальчика. Его могли выбросить за борт. Никто бы ничего не услышал. Ребенок был без сознания. Возможно, нарочно оставили бы у поручня тапочек: чтобы мы решили, будто он нечаянно упал за борт. Ну, теперь тебе ясно?

— После твоих объяснений, да. Легче всего совершить убийство на морс. Но чего ради? Можешь подсказать возможный мотив?

— Не представляю.

— Да, это задаст работы мисс Рандл.

— Доктор Грегори настаивает, чтобы об этом никто не знал. Эдвард ужасно расстроится, если узнает, какая ему угрожала опасность. Он ведь ни о чем не подозревает. Пусть все останется как есть.

— А Джонни?

— Что-нибудь придумаем. В конце концов, он не имел права разгуливать ночью: это был серьезный проступок. Слава Богу, что он его совершил.

— Анна, ты не слишком драматизируешь? Может, это была всего лишь неуместная шутка.

— Какая шутка?

— Не знаю. В конце концов, вечер был необычный, все веселились в восточных костюмах. Возможно, кто-то из переодетых арабом выпил лишнего и задумал какую-то проделку, а она возьми да сорвись.

— Но, Шантель, мальчику подсыпали наркотик. Я собираюсь к капитану.

— Прямо сейчас?

— Да. Полагаю, в этот час я могу застать его в каюте. Хочу с ним говорить. До конца плавания я должна принять меры предосторожности.

— Анна, дорогая, ты слишком серьезно все принимаешь.

— Я за него отвечаю. Разве ты бы не переживала, если бы дело касалось твоей пациентки?

Она со мной согласилась, и я оставила ее озадаченной. Поднимаясь на мостик, где располагалась каюта капитана, я не думала, что мой поступок можно счесть предосудительным. Мои мысли были заняты историей с усыплением ребенка, похищением его из каюты и тем непоправимым, что могло произойти, если бы не Джонни Маллой.

Я поднялась по трапу до капитанской двери. На мой стук, к своему облегчению, услышала его голос, приглашавший меня войти. Он сидел за столом над какими-то бумагами.

— Анна! — вскочил он, едва я вошла.

Каюта была просторная, залитая солнцем. На стенах висели изображения кораблей, а на шкафу стояла отлитая из бронзы модель парусника.

— Я должна была прийти, — начала я.

— По поводу происшествия с ребенком? — уточнил он, и я поняла, что он был уже в курсе.

— Ничего не понимаю, — сказала я. — И очень беспокоюсь.

— Утром я разговаривал с врачом. Эдварду дали снотворную таблетку.

— Я в полном недоумении. Надеюсь, вы не думаете, что я…

— Дорогая Анна, разумеется, нет. Я абсолютно вам доверяю. Но, возможно, у вас есть какие-то предположения? Какая-нибудь идея?

— Никаких. Шантель… сестра Ломан считает, что это была чья-то шутка.

Он облегченно вздохнул.

— Это возможно?

— Но это нелепо. Зачем усыплять ребенка? Только для того, чтобы не узнал того, кто его нес. Слишком далеко зашло для шутки. Меня мучает ужасное подозрение. Что если кто-то покушался на жизнь Эдварда?

— Убить ребенка? Но с какой целью?

— Я подумала… возможно, вы догадываетесь. Может, была такая цель?

Он был явно поражен.

— Ничего не могу придумать. А что Эдвард?

— Он ни о чем не подозревает. И не должен знать. Не представляю, как это сказалось бы на нем. Я должна быть бдительней. Мне следовало находиться в каюте, а не на танцах. Надо присматривать за ним не только днем, но и ночью.

— Уж не себя ли вы вините, Анна? Не надо. Он спал у себя в каюте. Кто мог вообразить, что ему что-то там угрожало?

— Тем не менее кто-то подложил снотворное в его молоко. Кто это мог сделать?

— Несколько человек. Кто-то на камбузе или по дороге в каюту. Таблетку могли подсыпать до того, как молоко передали вам.

— Но почему? Зачем?

— Все могло быть не так, как вы думаете. Он мог найти таблетки в комнате матери и принять их за сладости.

— Его там не было. Весь день он был какой-то вялый, большую часть времени дремал.

— Он мог взять их когда угодно. Это самое правдоподобное объяснение. Нашел в каюте матери таблетки, сунул в карман, приняв за конфеты, а вечером попробовал.

— А мужчина, которого видел Джонни? Тот, что нес его на руках?

— Возможно, он вышел сам, еще до того как подействовали таблетки. Мальчики могли выйти на палубу вместе, и по прошествии какого-то времени Эдвард вдруг почувствовал сонливость. Увидев, что его свалил глубокий сон, Джонни не знал, что делать, и, чтобы выпутаться из переделки, выдумал сказку про фокусника Гулли-Гулли.

— Наиболее правдоподобное объяснение до сих пор — и самое удобное. Я должна, обязана была с вами объясниться.

— Знаю, — просто сказал он.

— Мне не следовало сюда являться… ставить вас в неловкое положение. Это очень неэтично, простите.

— Единственное, что я вам скажу на это, то, что я всегда рад вас видеть, — рассмеялся он.

Дверь отворилась так тихо, что мы ни о чем не подозревали, пока в каюте не разнесся скрипучий смешок:

— Вот я вас и поймала!