Алексаднр Дюма - Альбина

— Что вам угодно? — сказал он.

— Одну минуту переговорить с вами, граф, — отвечала Альбина.

— Когда?

— Сейчас, если вам угодно.

— Альбина! — произнес грозно Максимилиан.

— Я прошу вас.

— Вспомните мой совет, не будите моего гнева. Но так и быть… повинуюсь вам.

Они взглянули друг на друга при трепетном свете факела, оба были бледны. Настала решительная минута.

— Альбина, — сказал граф дрожащим голосом, — есть еще время, скажите, чтобы я удалился в свою комнату; я вижу, что вы расстроены, предупреждаю вас, что я не отвечаю за себя. Подумайте, не лучше ли отложить наше объяснение?

— Нет, — отвечала графиня, — я долго ждала и страдала, мне нечего бояться. Следуйте за мною, прошу вас.

Граф последовал за Альбиною. Когда он вошел в комнату, Альбина заперла дверь. Это изумило графа.

— Альбина, — сказал он, — берегитесь, я потребую строгого отчета во всех ваших действиях.

— И я также, — сказала графиня. — Вы можете клеветать на меня после, если угодно.

— Говорите, — отвечал граф. — Но вы так бледны и расстроены. Сядьте, сделайте одолжение, — прибавил он с ужасной любезностью и подал своей жене кресло.

Графиня села. Максимилиан стоял со сложенными руками и с мрачным взором. Они были в красной комнате, которую занимала графиня в отсутствие своего мужа и которую Максимилиан предоставил ей после своего возвращения.

— Граф, — начала Альбина после минутного молчания, — в родительском доме я была счастлива, спокойна, любима; я смеялась, бегала, играла; радость наполняла мою душу, мое сердце билось от блестящей мечты. И эта мечтательность погубила меня. Явились вы, и я нашла в вас героя своих дум. Я считала вас человеком благородным, храбрым, пламенным, но вы женились на мне только для богатства и для титула.

— Альбина! — прервал граф глухим голосом.

— Как только я стала вашею женою, — продолжала Альбина, — вы не хотели даже поддержать моего самообольщения. Я видела, как увядали одна за другой мои мечты. Я искала отрады в покорности судьбе, в самоотвержении, но я могла снести забвение, а не ненависть, холодность, но не презрение. Я не упрекаю вас за обманутые надежды, за разрушенные мечты, не требую любви, когда ее нет в вашем сердце, но я имею право требовать вашего уважения: я не хочу краснеть перед моими людьми. Лишнего ли я требую? Отвечайте.

— Вы кончили? — отвечал Максимилиан. — Теперь моя очередь, если позволите.

— Я слушаю вас.

— Начну с того, что оставлю в стороне ваши детские мечты; время для человека слишком дорого, чтобы тратить его на подобные химеры, и если я не осуществил ваших грез, то осуществили ли вы планы моего самолюбия?

— Батюшка! Батюшка! Вы предсказывали это, — вскричала Альбина. — Этот честолюбец всеми силами добивается большого креста и титула герцога! И он называет это самолюбием! Он говорит мне о своем самолюбии!

— Остановитесь! — сказал граф, побагровев от гнева и топнув ногою. — Это еще не все; вы знаете, в чем дело.

— Нет, не знаю, и для того, чтобы узнать, я желала говорить с вами.

— Ну, так я скажу вам. Я доверил вам мое имя и мою честь, — что вы сделали из этого? Не обманывайте меня, не принимайте этого вида невинности. Вопрос ясный, отвечайте на него прямо.

— Я не обманывала никогда, даже в ничтожных случаях.

— После этого скажите мне, верная супруга, скажите, кто такой этот француз, этот капитан Жак? — спросил граф со злою насмешкою.

Теперь Альбина поняла все; она улыбнулась и взглянула на графа с видом сожаления.

— Капитан Жак, — сказала она, — это раненый офицер, которому я спасла жизнь и который, быть может, спас мне честь.

— А! Так вот почему он называл вас Альбиною, а вы его — Жаком; вот почему вы называли его: мой друг, а он называл вас: моя сестра; вот почему, он всегда был в этой комнате вместе с вами; вот почему, наконец, вы плакали, когда он уехал.

— Граф!.. — с достоинством произнесла графиня, встав со своего места.

— О! Не разыгрывайте этой гордости, не улыбайтесь с таким презрением. Если один из нас должен презирать другого, то это оскорбленный супруг, а не преступная жена.

— Бедный Максимилиан! — проговорила Альбина.

— Позднее сожаление! Но берегитесь, не выводите меня из терпения. Этот Жак был вашим любовником; но я отомщу за себя, будьте спокойны, я поклялся в этом про себя и теперь повторяю мою клятву вслух. Итак, вместо того чтобы улыбаться, вы должны скорее трепетать.

— Между тем я не трепещу, — спокойно заметила графиня, — всмотритесь лучше.

— Что же вы думаете?

— Жалею вас.

— Довольно этого, — закричал граф в бешенстве. — Остановитесь! Вы стоите так гордо, думаете обмануть меня своим бесстыдством, но, повторяю вам, я знаю все: это дитя, которое вы носите под сердцем, — не мое, это плод преступной любви. Слышите? И вы еще смеете смотреть мне прямо в лицо. Еще — эта улыбка! А!..

Максимилиан в ярости подошел к графине; его глаза налились кровью. Альбина со спокойным взором и с печальной улыбкой на устах ожидала бури. Граф дрожал всем телом; он не мог далее выносить этого безмолвного оскорбления и, опершись обеими руками на плечи своей жены, закричал громовым голосом:

— В последний раз: просите милости, просите на коленях!

— Жалкий безумец!.. — сказала Альбина.

Она еще не успела закончить, как загремели страшные проклятия, сильные руки согнули ее, как тростинку, и бросили на пол. Альбина ударилась головою об угол кресла, на котором сидела перед этим, кровь брызнула, и она упала в обморок.

Максимилиан оцепенел от своего преступления и несколько минут стоял неподвижно, вперив взор в бездыханное тело Альбины; потом он выбежал из комнаты с криком: «Помогите, помогите!» Слуги, прибежавшие на этот крик, перенесли бесчувственную графиню на постель.

— Не знаю, как это случилось, — бормотал граф, — она упала и ударилась о кресло; она как-то поскользнулась.

Произнося эти слова, Максимилиан вспомнил смерть бедной Гретхен. Он побледнел от этой мысли и, прислонившись к камину, молча смотрел на свою новую жертву. Между тем вошел капеллан и постарался оказать помощь Альбине. Через несколько минут она открыла глаза и начала говорить, но ее взор был мутен, из ее уст вырывались лишь бессвязные слова, непонятные для присутствовавших, но ужасные для Максимилиана. Это был лихорадочный бред. По совету капеллана тотчас послали во Франкфурт за доктором. Между тем бред усиливался.

— Я умираю, — говорила Альбина, прерывая свои слова жалобными стонами, — я чувствую, что скоро прекратится моя жизнь. Боже мой! Если бы мое дитя осталось в живых! Мое дитя! Ваше, Максимилиан! Слышите? Ваше. Клянусь вам в этом на пороге вечности. Вы жестоко обманулись! Боже мой! Как я страдаю! Если бы вы знали, Максимилиан… но я поклялась не открывать этой тайны… Придет время, и вы узнаете… Смерть!.. Смерть!.. Отец!.. — прибавила страдалица, обращаясь к капеллану. — Дайте мне вашу руку; я хочу просить вас об одной услуге. Смотрите, чтобы Максимилиан не услышал этого. Под моим изголовьем вы найдете письмо к Вильгельмине, отдайте его ей; скажите, что и после смерти я стану видеться с нею. Вы знаете, что графини фон Эппштейн, умершие в рождественскую ночь, умирают только вполовину.