Лариса Черногорец - Крепостной княжич

Погодите, барышня! — Марфа. Насупившись, достала из кармана передника стопку писем, — вот, тут от батюшки вашего, Порфирию, Вам и господину Ли.

Даша вскрыла конверт, достала лист бумаги, испещренный крупным каллиграфическим подчерком. Батюшка сообщал, что жив, здоров, дела в Любляне идут хорошо, возлагал на Дашу большие надежды. Также сообщал, что тетушке гораздо лучше и обещал приехать через месяц, аккурат к Дашенькиным именинам, чтобы отпраздновать, как положено, оформить бумаги по вступлению в наследство и заодно повидаться с соседями и друзьями. Также особо прописал, что не велит выкидывать фортели и прикидываться современной и свободной, дескать в провинции никто не поймет, — это не Европа и опозориться на весь свет можно одним неловким словом или движением.

— А у тебя что, Ли?

— Однако Дмитрий просит, чтобы я был у него не позже чем через неделю. Покидаю тебя Дашенька, завтра надо бы выехать.

— Как жалко! Что ж я буду делать без тебя?

— Ничего, Дашенька, как-нибудь уж потерпи. Дома все-таки!

Через час коляска, запряженная двойкой серых в яблоках лошадей, уже весело катилась к Задольску.

Торговая площадь Задольска в ярмарочные дни заполнена до отказа. Снедь, одежда, хозяйственная утварь, кругом толпа, пестрая и разношерстная. Одним словом, русская ярмарка — не такая конечно как в Москве, Нижнем Новгороде, или любом другом большом городе, но все равно раздольная, широкая и шумная. Со всех окрестных деревень свозят свой товар крестьяне, в надежде продать его и хорошенько подзаработать. Горожане сильно отличаются от деревенских и одеждой и повадками. Деревенские редко приезжают купить что-то — больше продать, одеты обычно в домотканые рубахи и штаны, бабы в широких сарафанах, и нарядных косынках. Горла своего не жалеют, поэтому и шум стоит вокруг несусветный. Среди городских больше покупателей, однако, есть и продавцы, — торгуют скобяными изделиями, одеждой, готовыми продуктами. Одеты так, что городского щеголя, даже если он работяга с суконной фабрики, легко отличить от деревенского мужика.

Даша с Никитой оставили коляску у входа на ярмарочную площадь, глаза у Даши разбежались.

— Пойдем! Вон туда пойдем! — Она потянула его за рукав. Напротив, за прилавком стоял тучный мужик и торговал готовой одеждой.

— Вот ту рубашку! Белую, шелковую, и костюм, летний, вон тот, — она подтолкнула Никиту к прилавку, — и чтобы размер его был.

Мужик покачал головой:

— Рубашка, барыня, подойдет, а вот костюмчик — на такие плечи костюмчика не сыскать мне, разве что штаны на него найдутся. — Он забормотал про себя. — Вздумалось барыне поиграться, дворню в городское одевать, — и тут же, улыбнувшись во весь рот и низко кланяясь, залебезил:

— Пожалте-с, барыня, восемь рубчиков, штаны и рубашка. Вот туфли-с если хотите — как раз на вашего слугу — будет совсем городской! — Он ехидно рассмеялся.

Даша рассчиталась с продавцом и взглянула на Никиту. Тот, молча, сжав кулаки, наблюдал за происходящим, затем сквозь зубы процедил:

— Стесняетесь меня, барышня, одежда моя вам не по нраву. Зачем сюда привели?

— Нет, ну ты что? Это ж костюм! Маскарад, понимаешь?! Я с тобой везде хочу побывать, а в твоем тебя и в половину мест не пустят, смотри, в этом ты — чистый горожанин, никто и не догадается.

— Ну… коли так, — ладно.

— Пошли, в коляске переоденешься, только еще вот пройдемся здесь по рядам немного. Пытаясь протиснуться сквозь толпу к коляске, Никита вывел Дашу к проходу, который вел к небольшому деревянному сараю. Даша обратила внимание, что там собралась знать, и толпились деревенские.

— Пойдем, посмотрим, что там!

— Лучше вам барышня на это не глядеть.

— Это почему.

— Торговля там, крепостных продают.

— Погоди, так ведь запрещено ж на ярмарках людьми торговать! За это ж на каторгу можно.

— Так ведь они в открытую и не торгуют. Дворня в сарае, купец в конторе на площади, а показывать товар им никто не запретит.

— Никита! Они все равно торгуют людьми на ярмарке, это запрещено законом по всей России.

— Эх, кабы это в Москве или Петербурге было, а у нас тут городовой каждому кум и каждому сват, все шито да крыто.

— Ясно! Но этого так оставлять нельзя!

— Ничего не поделаешь, так уж тут устроено. Бунтовать себе дороже.

Переодевшись в коляске, Никита стал похож на других Задольских парней и отличался только, разве что, своей загорелой кожей и несвойственной для горожанина шириной плеч. А так его вполне можно было принять за мастера с суконной фабрики, нарядившегося в честь выходного дня и прогуливающего свою барышню. Даша вынула изумрудную заколку из волос, спрятала её и сунула Никите в карман кошелек, весело залившись смехом, она прощебетала:

— Ну вот! Теперь меня от горожанки не отличить, а ты меня везде води, и всем угощай! Мороженного хочу!

Часы летели незаметно. И в кофейне и на ярмарке, и в тени сквера, Никита не мог отвести глаз от чуда, которое, казалось, было так близко и на самом деле было так недосягаемо. Они тайком целовались в тени той самой плакучей ивы, и Никите казалось, что ему пятнадцать лет, так сладко ныло сердце, так пьянили его запахи летнего сквера и Дашины поцелуи. Услышав звон вечернего колокола, они стремглав бросились к коляске, вспомнив о заказах у портного. Едва успев к закрытию, Даша осмотрела готовый заказ и приказала обмерять Никиту. Заказав ему несколько костюмов и забрав готовый товар, они тронулись в обратную дорогу. Никите вновь пришлось переодеваться в коляске, чтоб деревенские не засмеяли «пана», как он выразился. Даша, взяв у него поводья, и делано отвернувшись, искоса подглядывала за процессом, и дух её захватывало от его широкой смуглой спины, крепких рук. Она удивлялась сама себе, — откуда у воспитанной барышни, которой прививали любовь к нежным избалованным маменькиным сыночкам с белой кожей и тонкой костью, такая страсть к крепкому мужскому телу, широким плечам и мускулам. Темнело, когда коляска подъехала к Зеленому хутору. Порфирий, уставший, с растрепанными седыми волосами, но вполне счастливый вышел их встречать.

— Ну, все, барышня, разрешились обе, двое жеребят у нас теперь еще. Таких арабов поискать и в самой Москве надо.

— Ну, слава богу, Порфирий, ну спасибо тебе — сегодня же батюшке отпишу, пошли кого-нибудь, попросить Марфу, пусть ужин подает, а мы с тобой пойдём. Посмотрим на них.

Ульяна дрожала как осиновый лист, пробираясь сквозь лесную чащу к заброшенной избушке. Скоро вечер, а места здесь опасные. Вон на барышню волк напал. И где эта избушка. Федор сказал прямо по тропинке вглубь леса от трех берез ходьбы меньше часа. Она шла, казалось, уже целую вечность, воздух сгущался в сумерках, словно чернила, ей было очень страшно.