Барбара Эвинг - Гипнотизер

— Рилли!

— Я знаю!

Они сидели в комнате с плотно задернутыми шторами. На потолке поблескивали стеклянные звезды, а в зеркалах отражалась голова мраморного Альфонсо. Эту комнату можно было бы закрыть на замок. Корделия оглянулась вокруг.

— Что же нам теперь делать?

— У нас нет выбора, Корди. Сначала надо избавиться от этого дома.

— Но куда же мы пойдем?

— На Элефант, — ответила Рилли. — Подберем что-нибудь на Кеннингтон-лейн.

Рилли была непреклонна и не хотела замечать испуганного выражения лица Корделии.

— Это один из самых дешевых районов Лондона, и месье Роланд всегда будет рядом.

— Но на Элефанте мы не сумеем найти достойную работу! Ты думаешь, там о нас никто не слышал? И Гвенлиам не сможет жить в таком месте. Нам нужна квартира, где можно было бы принимать клиентов. Как ты думаешь, о нас слышали в Шотландии?

— Сейчас «возможные трудности первой брачной ночи» у всех на устах, и именно из-за них мы приобрели дурную славу.

— Рилли, прекрати!

— Ты не хочешь посмотреть правде в глаза, Корди! По крайней мере, на Элефанте нам удастся скрыться от любопытных глаз.

— Но, может, надо сменить имена?

— Если ты думаешь, что это поможет, пожалуйста, меняй наши имена!

— Черт побери, Рилли! Откуда нам было знать, что дойдет до этого? Мы ведь думали, что помогаем всем этим молодым девушкам. Рилли, мы помогли им?

— Мы помогли им, Корди, и теперь пришло время забыть о прошлом.

— Я думала, что мы стали богатыми! Сколько еще мы протянем? Не надо было уезжать из подвальчика. Мы слишком вознеслись, забыли, кто мы и откуда.

Рилли прикусила губу.

— Дни нашей финансовой независимости, похоже, закончились, Корди. Тебе надо принять это как факт. Мы не сможем работать в Шотландии. Придется вернуться к мистеру Кеннету и просить дать нам хоть какую-нибудь работу.

— Играть старых леди в провинциальных театрах? Работать с мистером Трифоном?

— Я уже все сказала. У нас нет другого выбора. Если у актрисы скандальная репутация, ей это не вредит.

— А я думала, что мы избавлены от этого навсегда! Я считала, что мы в полной безопасности.

— Актриса не может рассчитывать на это, — изрекла Рилли, и в ее голосе, обычно таком бодром, прозвучала горечь. — Нам стоило об этом помнить.

Они сидели в темной рабочей комнате, окно которой было закрыто доской, а на потолке висели дешевые стеклянные звезды.

— Я уже нашла для нас две большие комнаты, — продолжила Рилли. — Они возле остановки экипажей на Элефант. Одна комната для тебя и Гвенлиам, другая — для меня, Регины и моей мамы. Печки там нет, но есть очаг, и сточная труба находится в задней комнате. — Она посмотрела на Корделию, которая от ужаса не могла вымолвить ни слова. — Если тебя это немного успокоит, то улица называется Пикок-стрит. Это немного поэтичнее, чем Кливер-стрит, не правда ли [4] Автор обыгрывает названия улиц: Peacock Street (peacock — павлин), Cleaver Street (cleaver — нож мясника). ? Что бы мы ни планировали, первое, что нужно сделать, — покинуть этот дом в течение недели. На его содержание у нас уходит львиная доля денег. Труднее всех будет Гвенлиам, но ничего не поделаешь. Уже несколько недель мы ничего не зарабатываем. Деньги текут как вода. — Рилли говорила ровным, бесцветным голосом. — Мы никогда больше не сможем зарабатывать так, как прежде.

И они увидели изношенные перчатки Энни, их старой подруги по актерской профессии. Они вспомнили, как она шла, опустив плечи.

— Я хотела бы дать Гвенлиам немного больше времени, чтобы она пришла в себя, но нам нельзя ждать еще несколько недель. Мы поселимся неподалеку от Кливер-стрит, и месье Роланд всегда будет рядом.

Корделия увидела, что Рилли тоже стояла, опустив плечи. А ведь она никогда не забывала об осанке. И Корделия поняла наконец всю глубину их падения. Они сидели в комнате, которая была воплощением их мечтаний, думая о том, что снова вернулись к тому, с чего начинали: к леденящему душу ощущению неуверенности в завтрашнем дне и страху за свое будущее. И этот страх вновь поселился в их сердце.

Когда месье Роланд привел назад Гвенлиам, они увидели, что ее лицо опухло от слез.

— Я положила цветы на его могилу, — объяснила она. И вдруг на ее лице мелькнула тень улыбки. — И еще я первый раз в жизни ездила на омнибусе.

Итак, у них оставалась последняя неделя жизни в Блумсбери.

Каждый день Гвенлиам отправлялась к месье Роланду. Корделия и Рилли были благодарны ему и предлагали деньги, но он твердо отказался. Они знали, что его великий талант целителя избавит девочку от боли. В первый день они все вместе поехали на Кеннингтон, не слушая протестов Гвенлиам, которая заявила, что она уже достаточно взрослая, чтобы путешествовать самостоятельно. На следующий день они проводили ее до омнибуса, а убедившись, что она благополучно уехала, поспешили домой, где им предстояло упаковать вещи. Люди все еще околачивались у их дома, выкрикивая иногда: «Шлюха!» Женщины затыкали уши, но потом продолжали стоически собирать вещи. Рилли позволила себе купить одну газету, чтобы прочесть Корделии редакторскую колонку, в которой критиковали работу нового полицейского департамента Метрополитен. На пятый день, хотя и с большой неохотой, они вручили Гвенлиам утюжок и дали ей подробные наставления о том, как вести себя на улицах Лондона. В этот день они ждали ее возвращения с замиранием сердца. Она была для них бесценным сокровищем. Услышав ее голос, они вздохнули с облегчением.

В тот вечер Гвенлиам, поколебавшись, спросила у Рилли, можно ли полечить ее.

— Но я не больна! — воскликнула Рилли. — Что ты хочешь сказать, моя дорогая девочка?

— Я знаю, что ты не больна. Но я знаю и то, что ты взволнованна, что ты устала, и, возможно, я могла бы тебе помочь. Месье Роланд учил меня.

Корделия и Рилли были потрясены. Они предполагали, что месье Роланд лечит ее, а не учит! О чем он думал? У них не было клиентов, и он знал об этом.

— Он утверждает, — застенчиво проговорила Гвенлиам, — что, хотя я и начинающая ученица, у меня есть талант. Мама, мы с тобой слишком близки, и я не смогу… воздействовать на тебя. — Она тихо рассмеялась. — Кто знает, что может произойти, если наши энергии объединятся? Но Рилли…

Они были готовы на все, лишь бы отвлечь ее от грустных мыслей. Корделия сказала:

— Я сыграю на флейте.

Она достала большую восьмиклавишную флейту цвета какао в немецком серебре. Но когда Рилли и Гвенлиам услышали, как играет Корделия, от первоначального плана пришлось отказаться, поскольку Корделия играла ужасно, и ее слушательницы смеялись до слез. О, им хотелось найти успокоение, обрести почву под ногами, и они пили портвейн и учили Гвенлиам петь песню о Максе Велтоне, словно желали бросить вызов судьбе: «Чтобы мы предавались тоске и страхам?! Никогда!»