Сюзан Кубелка - Сброшенный корсет

— Дорогая Эльза! Минка! Не сердитесь на меня. Я пошла домой. Наш генерал переделывает красный салон. Одну красивую лампу мне уже разбили. Я беспокоюсь, и лучше мне быть там. Минка, тебе придется купаться одной. Через два часа за тобой придет Йозефа. — Она помогла мне раздеться, расшнуровала тесный корсет и, высоко подняв волосы, натянула через голову длинную до щиколоток рубашку, которую мы принесли с собой. — Так, — сказала она удовлетворенно, сердечно поцеловала меня в губы и со словами: «Можно окунаться. Адье, сокровище мое», ушла.

Освободившись от своего панциря из китового уса, я скользнула в теплую воду. Какое же это было наслаждение!

— У сударыни есть все необходимое? — осведомилась Эльза Хопф.

— Да, спасибо. Все прекрасно.

— Если что-то понадобится, пожалуйста, просто позвоните, — она указала на колокольчик, стоявший на столике возле чана. Здесь же стояли стакан и граненый графин с водой, рядом красная тарелка, а на ней принесенное мыло.

Я намеревалась основательно намылить свое тело, не поверх рубашки, как было принято, а непосредственно кожу. Это требовало отваги, поскольку обнажение считалось мерзким грехом, но красавица тетушка настаивала на этом.

— Молодая дама должна быть кругом аппетитной, — объяснила она мне еще дома, — она должна быть чистой, как кошка, и благоухать, как цветок. Надо вымыть и самые интимные места, детка, которых обычно не касаются. Понимаешь меня?

Я поняла, думая при этом о своей маленькой гувернантке, которая придерживалась на сей счет прямо противоположного мнения. Тело отвратительно, и потому его следует стесняться, к тому же, все, что ниже подбородка, не целомудренно — вот ее твердое убеждение. Тот, кто касается половых органов, совершает грех. Не зря их еще называют срамными, чтобы люди всегда помнили об этом грехе.

«Но, — подумала я и встала в своей ванне, — если нельзя их касаться, то как тогда мыться и благоухать, как цветок»? Я задрала мокрую рубашку и хорошенько намылила запретные места, руководствуясь девизом, что если грешить, так грешить. Я так усердствовала, что с головы до пят покрылась белой пеной — под рубахой, над рубахой. От удовольствия я что-то мурлыкала себе под нос.

И тут послышался звонкий смех из соседней кабинки. Я замерла. Голос был мне знаком. Это была… И снова раздался ее переливчатый смех, такой заразительный. Вне всяких сомнений, это была Лизи. Наша кондитерша. Хорошенькая полька из отеля. Ошибки быть не могло. Никто не умел так смеяться.

Я снова погрузилась в теплую воду и навострила ушки. Я до боли напрягала слух, но все равно не могла разобрать слов.

Лизи тратила деньги на ванну? Никогда бы не подумала. Правда, она всегда выглядела холеной и была наделена той нежной, светлой красотой, которая прославила женщин австрийской Галиции во всем мире. Когда она распускала свои роскошные золотистые волосы, они ниспадали до пят. Лизи была одного со мной роста, но обладала соблазнительно округлыми формами. У нее бирюзовые глаза и белая фарфоровая кожа. Из всей прислуги Лизи нравилась мне больше всех, она излучала какую-то свежесть и радость, а по-немецки говорила очень забавно.

Но самое примечательное состояло в том, что она носила корсет, будто была дамой. Такой тонкой талии, как у нее, не встретишь у простой пирожницы. Управившись днем в кухне, она брала с собой в комнату кувшин с горячей водой. А когда после отдыха спускалась в кухню, всегда чудесно благоухала.

А сегодня она принимала дорогостоящую ванну. Непостижимо! Она тоже собирается на какой-то праздник?

И тут меня осенило. Я бесшумно встала, взяла со стола стакан и, прислонив его к стене, прижалась с другой стороны ухом. Теперь все было слышно, будто сквозь рупор.

— Бедняге не везет, — послышался голос Лизи, — все идет вкривь и вкось. И он хнычет и жалуется, а я должна его утешать. Тогда все опять становится хорошо.

Эльза Хопф что-то проговорила в ответ, но я не разобрала.

— После большого бала или праздника, — продолжала Лизи, — он вечно разочарован и посылает за мной посреди ночи. Хочет приключений. Он темпераментный. И сильный, как медведь. Хочет перцу в постели. — И снова заливистый смех.

Эльза опять спросила что-то невнятное.

— Да уже сказал. Я ему непременно нужна после ужина, — громко ответила Лизи. — Я доставляю ему радость. Богатый, тонкий господин.

— А как насчет благодарности? — спросила хозяйка.

Лизи опять засмеялась. Я услышала плеск воды, а затем восхищенный голос Эльзы Хопф:

— Какая красота! Настоящий?

— Такой же настоящий, как мое собственное сердце. Привезен из Линца. От господина Вольфарта. Крупный ювелир на Кайзер-Франц-Йозеф-плац. Теперь каждый может видеть, что я якшаюсь не с кучерами, камердинерами или торговцами углем. Я показала его Йозефе. Она ведает драгоценностями нашей госпожи. И знает в них толк. «О-ля-ля, Лизи, — сказала она мне, — накажи меня Господь, таких красивых камней я еще не видала!»

— Вы умная женщина, — воскликнула Эльза Хопф.

— Каждый делает, что может, — скромно отвечала Лизи. — Я бы предпочла маленького очаровательного цыпленка, но не выходит. Во-первых, он не при деньгах. А во-вторых, у него глаза в другом месте.

— Где же? — с интересом спросила Эльза Хопф.

Ответ я снова не расслышала, потому что, наверное, Лизи все время вертелась в ванне. Я прижималась ухом к стакану, который стал совсем горячим, но до меня доносились лишь обрывки фраз. От этого можно было сойти с ума!

— …слишком молода, — расслышала я наконец, — благородного воспитания и совсем наивная! Нет-нет. Никаких шансов. Настоящая трагедия. У бедной букашки нет залога. Отношения в семье чертовски сложные. Нет! Нет! Нет! Ребенок ни о чем не знает. Мне обо всем поведала Йозефа, камеристка барыни. Под строгим секретом. Рассказать — государственная измена. Рот на замке, да, Эльза? Я на вас полагаюсь.

В этот момент позади послышался какой-то шорох. Я обернулась. В самом деле — дверь приотворилась, и я тут же нырнула в ванну, над водой торчала одна голова.

— Есть тут кто-нибудь? — раздался ворчливый голос, и, распахнув дверь настежь, вошла госпожа Кропф, жена мясника. В мокрой накидке, с мокрым зонтиком в руке, она была явно раздосадована, что ее никто не встречает.

— Бог в помощь, госпожа Кропф, — сказала я и скользнула еще глубже в теплую воду.

Лидия Кропф кивнула в ответ. Это была маленькая квадратная шатенка, с толстыми красными щеками и мелкими кудряшками, родом из Далмации, южной окраины монархии. Ее брак оказался так несчастлив, что это уже нельзя было скрыть. Весь Эннс знал, что супруги дерутся, и хотя бедная Лидия работала за двоих, она не имела права голоса ни в доме, ни в лавке. Дочка, ее звали Эмзи, уродилась вся в отца.