Лариса Васильева - Граф салюки

Наконец они решили отправляться на покой. Граф вел Марину под руку. Она изображала более пьяную, чем была, всем телом опиралась на его руку и постоянно касалась его то бедром, то грудью. Сама уже горела от желания. Дойдя до комнаты Люси она остановилась, справедливо полагая, что граф не знает, кто в какой комнате разместился.

— Неужели вы меня здесь и покинете? И горничной нет, кто же мне поможет? — она касалась его грудью. — Ну, если вы все же захотите помочь бедной одинокой женщине, то вы меня найдете.

Марина шатнулась, на миг прижалась к графу, словно ее качнуло от вина, дала ему еще раз ощутить мягкость и жар ее тела и вошла в комнату Люси. Прижалась к двери и прислушалась. Если граф войдет следом за ней, она скажет, что это не ее комната, и поведет графа к себе, — значит, ей повезет; если же он надумает прийти к ней позже, то попадет к девочке. Люси она проинструктировала: не кричать, ни в чем не отказывать, только уронить на пол Библию. Серж ушел в свою спальню. На цыпочках Марина вышла из комнаты Люси и прошла к себе. Она долго сидела не раздеваясь — насколько она понимала, он сейчас не сможет заснуть и придет к ней, но попадет к Люси. Тогда она не вовремя войдет, устроит скандал — и граф женится на девочке.

Он не шел. Этого не могло быть. Что же он, заболел? Потом, устав сидеть, Марина легла и задремала. Под утро вдруг раздался стук — Библия упала на пол. Марина вскочила и, не одеваясь, кинулась в комнату дочери. Люси мирно спала, Библия лежала на полу — видно, сбросила ее во сне. Это было такое разочарование!.. Если бы она ночью пошла к графу или потянула его за собой в свою комнату, он не смог бы отказаться, она чувствовала это, и тогда она хотя бы сама получила удовольствие. Ну разве найдется еще такая мать, как она? Чтобы так жертвовала своими интересами ради дочери? Поистине, Люси повезло с матерью.

А граф лежал без сна в своей комнате и тоже думал о себе: «Заболел я, что ли? Женщина так меня уговаривает, а я не могу забыть какую-то девчонку! И здесь в доме, рядом, спит другая девушка, пусть и не очень хороша собой, — граф даже мысленно не мог назвать ее дурнушкой, — но явно в меня влюблена: стоит мне только захотеть, и она завтра же станет моей женой. Что Варя со мной сделала, околдовала? А кстати, Анна все же ошиблась относительно планов Марины. Та и не думает о дочери, сама была не против попасть в мою постель».

На рассвете Воронцов уехал из дома. Когда гостьи встали, его уже не было дома, но он ведь предупреждал их с вечера, что должен будет уехать рано. Марина в сердцах устроила разгон его прислуге, загоняла их, прежде чем завтрак удовлетворил ее. Люси тоже была очень разочарована, она во всем полагалась на мать и уже видела себя графиней.

Закончив с делами, Сергей Иванович как всегда появился в салоне Элен. Варя облегченно вздохнула, увидев его, — слава Богу, он еще не разлюбил ее, он приехал. Каждый раз после отъезда Воронцова Варя была убеждена, что простит его, лишь бы он приехал. Но при встрече обида снова поднималась в ее душе, и она не хотела говорить с ним, не позволяла дотрагиваться даже до своей руки. Тем не менее, скрыть радость на лице она не могла, это видел и Сергей Иванович, и Элен с Алексеем.

Элен вообще не понимала, как можно так долго сердиться. И чем граф мог уж так сильно обидеть Варю? Она считала, что Варе пора бы уж вести себя по-другому, иначе Воронцову надоест без толку дежурить в магазине.

Наступила Масленица. Сергей Иванович решил приехать к Варе в Прощеное воскресенье — самый подходящий день повиниться. Он прикатил в субботу и утром в воскресенье уже был у двери салона. Магазин, конечно, был закрыт, но Андрюха пропустил его внутрь, позвал хозяйку и Варю. Граф приехал с деревенскими гостинцами: его повариха напекла и наготовила достаточно для целой компании. Воронцов попросил, как положено, для проформы, прощения у Элен, а затем, совсем уж по-другому, искренне, у Вари.

— Бог простит, и я прощаю, — ответила она ритуальной фразой, но граф сразу продолжил свое наступление:

— Коли прощаешь, так идем на праздник, Масленицу жечь на площади, погуляем.

— Ступай, Варя, Алексей придет, и мы тоже пойдем туда, а потом милости просим к столу, на ваше угощение, граф, — улыбнулась она.

И Варя согласилась. Алексей и Елена Павловна могли и не взять ее с собой, одной сидеть в пустом доме не хотелось, а остаться в салоне наедине с графом она боялась. Нет, не графа, за себя боялась, что не сможет дальше изображать обиду. Весь город вышел нынче на улицы, все шли к площади, оттуда доносились звуки музыки — рожок и гармонь что-то пели вразнобой. Варя и Серж медленно брели прямо по мостовой. Впервые после большого перерыва, средь этой толпы, они почувствовали себя наедине, и Сергей Иванович воспользовался этим, чтобы хоть как-то объяснить свое жестокое поведение прошлым летом. Граф рассказал ей о своей первой жене. Потом уж говорил ей обо всем: о своей любви и о том, как им будет хорошо вместе, что он все сделает для нее. И что на следующую зиму они поедут в Петербург — там у него свой дом. Потом вновь просил прощения, говорил, что нет ему оправдания, что сам себя не может простить и что краснеет даже ночью лишь вспомнив обо всем. И вновь принимался уговаривать ее, прельщать рассказами о синем море. Обещал повезти летом в Италию, показать, какой там есть чудный город, вест стоит в воде, какое там ласковое море. И там он поведет ее смотреть балет — там только пляски, словно все немые, все изображают движениями. Как он хочет переделать свое поместье Воронцово, и что хорошо бы вместе заказывать новую мебель. И что Варя лучше него сможет обустроить дом. Лишь бы Варенька согласилась выйти за него замуж.

Варя уже смеялась его шуткам, с удовольствием слушала рассказы об Италии, дивилась рассказам о балете, сама захотела побывать в театре, но все же отворачивалась и не говорила ни да ни нет по поводу свадьбы. Что-то ее сдерживало. Ноги у Вари замерзли, но расставаться с Сергеем Ивановичем ей не хотелось. Стоять на морозе вовсе было невозможно, и они ходили кругами по шумной площади, покупали блины с медом и с икрой, горячий чай. Смеялись над скоморохами, ряжеными. Повсюду были толпы веселых людей, очереди и к блинам и на карусель. К кукольному театру было не пробиться. Кто-то пытался достать сапоги с верхушки гладкого обледенелого столба, кто-то бил молотом, меряясь силой удара. Силач, обнаженный по пояс, вызывал добровольцев на борьбу. Да еще всюду сновали коробейники, лоточники и вездесущие мальчишки. Потом народ потянулся к костру с чучелом Масленицы.

Возвращаясь к дому Элен, Сергей прочел наизусть строки своего любимого Пушкина:

«Я знаю: век уж мой измерен;

Но чтоб продлилась жизнь моя,