Лариса Васильева - Граф салюки

Она вновь вышла замуж. И тоже вначале жили прекрасно. Новый муж, Григорий, оказался замечательным человеком. Будь они просто друзьями, никаких недостатков в нем Дуся бы не заметила, но ведь у близких людей малейшие погрешности становятся видны, словно на них смотришь через увеличительное стекло. А он сильно любил лошадей и все свободное время тратил на них. Больше, чем на жену. Евдокия вроде бы и привыкла распоряжаться своим временем свободно, но все же обижалась иногда и как-то в сердцах пожелала:

— Да чтоб ты свалился с нее!

— Нет такой лошади, чтоб меня сбросила, — только засмеялся муж.

— Да, Григорий лучший наездник в отряде, он и захочет — не упадет, — поддержали его друзья.

И надо же такому случиться: спустя пару часов весь отряд на лошадях проезжал мимо лесочка, и вдруг ворона, что ли, вылетела из куста, лошадь Григория испугалась, дернула в сторону. Григорий наткнулся глазом на сучок и уж мертвым, с обломившимся суком в голове, продолжал сидеть на своей любимой лошадке — лошадь его так и не сбросила.

Понятно, после этой истории весь гарнизон был в шоке. Припомнили смерть первого мужа — тут уж денщик постарался да еще и приукрасил от себя. Евдокию чуть ли ни ведьмой считать стали. Подружки к ней забегать перестали, некоторые вообще при виде ее глаза отводили, не здоровались, бывало, и на другую сторону улицы переходили — боялись что и на их мужей беду накличет. Житья ей в гарнизоне не стало, вот и решила она уехать к сестре, тем более что Марфа Евдокию сразу к себе позвала, как только узнала о новом вдовстве сестры. Выдали вдове мужнино содержание и попросили больше в тех местах не показываться.

Марфа жила беднее сестры — детей шестеро, свекровь немощная, почитай, седьмой ребенок, тем более, в отличие от сестры, Марфа была не слишком экономной хозяйкой. На кухне у нее всегда что-то портилось, прокисало, все у нее — то пересол, то недосол. Денег на прислугу жаль было, потому и Евдокия была не в тягость: и по хозяйству подмога, и посудачить есть с кем, и деньги после мужей у нее кой-какие остались.

Дуся, складная да крепенькая, рядом с Марфой была просто красавица — у сестры после родов живот висел, выпирал ниже талии уродливой складкой, одета она была неряшливо, от ее подмышек вечно пахло кислым. А Евдокия всегда одевалась аккуратно, да и природный запах у нее был приятным. Муж Марфы Афанасий, управляющий складами у Кукушкина (была у того кое-какая торговля да пара трактиров в городе), — злобный, как хорек, и на баб такой же жадный, Дуську сразу начал лапать, как только жены не оказывалось рядом. Так прожила она с полгода: с детьми возилась, готовила, отбивалась от Афанасия, да тут сестра попрекать ее стала — то медленно убирает, то Афанасию, мол, глазки строит. В это время и приехал на склады с ревизией Семен Семенович. Афанасий наказал жене да Дуське накрыть стол побогаче и пригласил хозяина отобедать: надеялся подпоить — авось барин добрее станет да не заметит его промахов и мелкого воровства. Кукушкин обедать приехал, Евдокию сразу приметил, и обед затянулся. Той тоже понравился хозяин Афанасия, она и так была охоча до любви, а тут уж сколько томилась, мужа сестры к себе не допускала, а мысли грешные от его лапанья пробуждались. Когда Дусю отправили в погребец за кислой капустой, гость вышел вслед за ней. Та заметила его, не пошла в подвал, а заскочила в сарай, прислонилась к стене, стояла и ждала, сама не замечая, как тяжко дышит. Семен Семенович только вошел, она качнулась к нему. Он лишь обнял ее, а она сама так жарко прижалась к нему. Он целовал ее, а Дуся скорее начала расстегивать его штаны…

— Пойдешь ко мне жить?

— Отчего не пойти, пойду… — и добавила: — Мужик ты крепкий, — для нее это много значило.

В тот же вечер он увез ее к себе, ничего не обещая, а она ничего и не ждала, кроме ласки да покоя. Как-то незаметно, спокойно, Евдокия навела порядок в доме. Слуги ее признали. Готовить начали вкуснее да экономнее, всегда и везде стало чисто, уютно… А к гостям она не выходила, свое место знала. Постепенно Семен Семенович стал звать ее своей экономкой. Поначалу Кукушкин с ней не церемонился. Девиц у себя оставлял, а то служанку какую приласкает. Дуся молчала. Но потом он признал, что его экономка слаще всех. Особо ему нравилось шлепать ее по толстому заду — какая же дама такое позволит? А она такое обращение принимала за ласку. И сама его хорошо могла приласкать — не гнушалась с ног до головы обцеловать, помять всего, потискать. Так и жили.

И вот теперь появилась эта племянница. Даже Евдокии Семен Семенович не говорил о своих планах. Что же, племянница так племянница, но Дуся помнила из его рассказов обо всех хозяйских родственниках — такой племянницы не было. Она кивала, а сама думала: «Кто же она такая, эта «племянница», зачем она нужна? А вдруг да влюбился в нее, куда тогда мне деваться?» Но Семен Семенович не обращал никакого внимания на девочку, отдав ее во власть Евдокии. И Дуся немного успокоилась. Она занялась устройством барышни, подготовила комнату для нее, посокрушалась бедным гардеробом, да и велела дворовым девкам нашить для нее рубах, да навязать носков и варежек пуховых. А Семен Семенович на время вовсе забыл о Варе, как-то встретив в коридоре чуть было не спросил: «А ты кто такая?» Вовремя вспомнил, а то бы Прошка разболтал бы дворне, а те в деревне, так бы и до соседа дошло.

Вот о щенке хозяин вспоминал каждый день, с утра шел на псарню, полюбоваться на свою драгоценность. С умилением наблюдал щенячью возню. У его борзой тоже были щенки, чуть помладше салюки. Малыши играли вместе, забавно дрались, боролись друг с другом. У Федотова, старого друга Кукушкина, тоже имелась своя псарня, и когда он увидел этого малыша, то так же пришел в неописуемый восторг и заявил:

— Быть ему чемпионом породы! Кличку ему метко дал! Я бы его назвал не то что графом, а князем! Точно, быть ему чемпионом. Я уверен, он войдет в историю. Эх, Семеныч, продай его мне.

— Да ты что, эту породу не продают, по мусульманским поверьям, салюки продавать нельзя — их либо дарят, либо преподносят в знак особого уважения, — важно говорил Кукушкин, даже мысленно не вспоминая, что сам-то купил щенка.

Варя, все грустившая о прошлой жизни, страдавшая от предательства самых близких для нее людей, стремилась к одиночеству. Кукушкин, несмотря на свои жестокие планы, был не злым человеком, просто чувства у него были как-то неразвиты, а уж женщина — крепостная была для него вроде телки. Эта девочка должна быть веселой и здоровой, чтобы привлечь внимание графа, и потому он предоставил ее самой себе, здраво рассудив, что природа и время вылечат ее тоску. Сам тем временем ломал голову, как же завлечь Воронцова?