Елена Арсеньева - Любимая муза Карла Брюллова

В самом деле, ее дружба приносила мужчинам счастье. Ее любовь…

При мысли об этом у всех в памяти всплывал Сен-При, но все знали, что о нем даже упоминать при Юлии нельзя.

И не упоминали.

Однако Карл Брюллов знал, что и дружба, и любовь Юлии – его счастье.

Они прильнули друг у другу и долго не могли разомкнуть объятий, почти с изумлением осознавая свою небывалую, другим непонятную близость. Наконец смогли вновь взглянуть друг на друга.

Юлия была ослепительна.

Карл был удручен, несчастен… но уже с кистью в руке.

– Жена моя – художество! – усмехнулся Брюллов, избегая объяснений.

Да эти объяснения и не были нужны. Потому что Юлия, эта страстная вакханка, немедленно принялась врачевать уязвленное мужское самолюбие друга самым доступным и самым приятным способом, и делала это так хорошо, что впервые в голосе раздавленного унижением Бришки появились те снисходительные торжествующие нотки, которые были ей так хорошо знакомы по Италии – ну да, помнится, они лежали на алом бархатном покрывале на помосте в его мастерской, сплетаясь телами и мыслями, и Карл свысока поучал Юлию, открывая тайны своего мастерства… Разумеется, мастерства художника, другим тайнам ее учить не нужно было. Она и сама могла кого хочешь научить!

Карл Брюллов тоже начал портрет Юлии, своим любящим, а значит, вещим сердцем предугадав, что больше она в Россию не вернется. Именно поэтому картина получила такое странное название: «Графиня Ю. П. Самойлова, удаляющаяся с бала у персидского посланника с воспитанницей Амацилией Пачини».

Между Юлией и обществом, которое она покидает, Брюллов опустил тяжелую, ярко пылающую преграду занавеса (алого… опять алого!), словно отрезав от нее общество. Она сорвала маску, она предстает во всем откровенном блеске своей красоты, а за ее спиной колышутся смутные очертания маскарадных фигур. К этим невыразительным фигурам вернуться уже не захочется.

Так оно и вышло. В России ее больше ничто не держало. «Санкт-Петербургские ведомости» вскоре известили читателя, что графиня Самойлова покинула столицу, выехав в Европу… навсегда!

Уехала она не одна: увезла с собой «Бришку драгоценного», которого скрутила болезнь – скрутила в самом прямом смысле. Руки сводило судорогой, он не мог повернуть шею: сказалось нервное перенапряжение, да и сквозняки, которые терзали его на лесах под куполом Исаакиевского собора, будут еще долго напоминать о себе.

Солнце Италии, любовь Юлии на какое-то время вернули ему бодрость – но ненадолго.

– Я жил так, чтобы прожить на свете только сорок лет. Вместо сорока я прожил пятьдесят, следовательно, украл у вечности десять лет и не имею права жаловаться на судьбу. Мою жизнь можно уподобить свече, которую жгли с двух концов и посередине держали калеными клещами.

Страсть тоже была пережжена, как и жизнь. Это только говорится, что женщины стареют раньше! Карл Брюллов был старше Юлии всего на шесть лет, но он уже казался рядом с ней стариком, одержимым только своими хворями. Так что в конце концов Юлия пожала своими мраморными плечами – и удалилась с бала этой страсти, подобно тому, как она удалилась с бала у персидского посланника на картине Брюллова.

Он то уезжал на Мадейру, то возвращался в Петербург, то снова отбывал в Италию… Она путешествовала по Европе, надолго не задерживаясь ни в одном из своих великолепных поместий. Девочки выросли и стали ей скучны. Джованнина вышла замуж, а Амацилия с возрастом сделалась угрюмой и все хотела уйти в монастырь.

Они взрослели, а Юлия рядом с ними ощущала, что стареет. Но стареть для нее было невозможно. Нужно было выбирать: или девочки, или молодость, которую еще можно поймать. Само собой, она выбрала молодость!

Теперь ее окружали не девушки, а только юноши, и некоторые из ее любовников и впрямь годились ей в сыновья.

Было очень странно, однако любовников этих она подбирала словно под стать друг другу: все они были не слишком высокого роста, русоволосые, кареглазые, с тонкими чертами лица. Они быстро надоедали, и графиня даже не давала себе труда запомнить их имена. Всех называла одинаково: Эммануил, а на итальянский лад – Эммануэле.

И запрещала ставить в своих комнатах букеты из вошедших в моде двуцветных роз: с белыми и алыми, словно окрашенными кровью лепестками.

Прошло девять лет.

23 июня 1852 года Карл Брюллов, в очередной раз приехавший в Италию для лечения застарелого ревматизма сердца и поселившийся в селении Манциано, в семье своего преданного друга Антонио Титтони, внезапно скончался после тяжелого приступа. Незадолго до этого он написал картину «Ночь над Римом». Закончив ее, с закрытыми глазами ткнул кистью в полотно и велел похоронить его в этом месте. Оказалось, что он указал на кладбище Монте Тестаччо. Там его и погребли – точно в указанном месте.

Юлия всегда гордилась любовью, связывавшей ее и человека, которого она так любила и которым так восхищалась… Одним из величайших когда-либо существовавших гениев. Однако для нее, столь алчной до жизни, до страсти, до любви, до смеха и новых впечатлений, невыносимо было долго предаваться печали. Лучшим средством утешиться была новая любовь – и она не замедлила явиться!

Удивительно: образ страдающего, изможденного Брюллова произвел на Самойлову, похоже, очень сильное впечатление, потому что она обратила свое благосклонное внимание не на воплощение силы и здоровья, как следовало бы ожидать и как делала доселе, а на изможденное лицо, лихорадочно блестящие глаза, болезненный румянец молодого тенора-дебютанта Пери. Такое случается иногда со зрелыми красавицами. То ли неутоленный материнский инстинкт дает о себе знать, то ли ищет выхода переизбыток жизненных сил, которыми непременно нужно поделиться с другим, более слабым существом. То ли хочется оправдать свое слишком уж праздное существование, придать ему новый смысл тем, что ты, может быть, своей страстью вернешь к жизни обреченного…

Но если это не удалось с Брюлловым, почему должно было получиться с Джованни Пери?

Так или иначе, он был не похож на Эммануила Сен-При, так что и эту страницу своей жизни блистательная, жестокая, сентиментальная, бесчеловечная и жалостливая Юлия Самойлова перевернула.

Любовь…

Снова любовь!

Ах, какие только слухи ни ходили об этой связи! Будто графиня Юлия просто-напросто похитила бедного мальчика из театра после спектакля, во время которого его красота пронзила ей сердце! Слуги графини схватили его у артистического подъезда и втолкнули в карету. Не успел Джованни и слова сказать, как эччеленца запечатала ему рот поцелуем… что было дальше, об этом можно только догадываться.