Виктория Холт - Тайна поместья

В передней было темно. На столе стоял горшок с каким-то растением и лежал бронзовый поднос с несколькими визитками. Кроме того там были блокнот и карандаш. Взяв их в руки, горничная спросила:

— Я могу узнать ваше имя?

— Меня зовут миссис Рокуэлл.

Горничная посмотрела на меня не то с удивлением, не то с испугом.

— Вы хотели, чтобы доктор вас навестил?

— Нет, я хотела бы поговорить с ним здесь.

— Но он может вернуться не раньше, чем через час.

— Я подожду.

Она наклонила голову и отворила передо мной дверь, ведущую в безликую комнату, которая, видимо, предназначалась для пациентов, ожидающих своей очереди. Тут я подумала, что я, в конце концов, не просто пациентка и могу рассчитывать на другой прием. Ведь доктор всегда говорил о том, что мы с ним друзья, и к тому же я хорошо знаю его дочь.

— А дома ли мисс Смит? — спросила я у горничной.

— Нет, ее тоже нет, мадам.

— Тогда, может, вы доложите обо мне миссис Смит?

Мои слова привели ее в явное замешательство, но потом она опомнилась и ответила:

— Я скажу миссис Смит, что вы здесь.

Она удалилась и через несколько минут вернулась с сообщением, что миссис Смит будет рада меня видеть. Я последовала за ней вверх по лестнице и вошла в небольшую комнату. Шторы на окнах были подняты, и в маленьком камине горел огонь. Около камина на кушетке лежала женщина. Она была очень бледна и худощава, но я сразу узнала в ней мать Дамарис, так в ее лице были видны следы той самой красоты, которую унаследовала от нее ее дочь. Она была укрыта большой шотландской шалью, и ее рука, лежащая на ней, казалась слишком хрупкой, чтобы принадлежать человеку из плоти и крови.

— Миссис Рокуэлл из Киркландского Веселья. Как мило с вашей стороны, что вы пришли меня проведать.

Я взяла ее протянутую руку и тут же выпустила — она была неприятно холодной и влажной.

— Честно говоря, — призналась я, — я пришла, чтобы повидать доктора. Но так как его не оказалось дома, я решила попросить вас принять меня.

— Я рада, что вы это сделали.

— Как вы себя чувствуете?

— Как обычно, спасибо. Я могу передвигаться только по этой комнате, да и то не каждый день. А уж лестница мне и вовсе не под силу.

Я вспомнила, как Рут сказала мне как-то, что жене доктора была свойственна ипохондрия и что ему с ней было очень тяжело. Но то, что я видела в ее лице, было отражением подлинного страдания, и при этом я чувствовала, что в этот момент я занимала ее гораздо больше, чем она сама.

— Я слышала, что вы ждете ребенка, — сказала она.

— Это вам, должно быть, доктор сказал.

— О нет, он никогда не говорит о своих пациентах. Я знаю об этом от своей дочери.

— Да, она часто бывает в Киркландском Веселье.

Ее лицо смягчилось.

— Да, она так привязана ко всем в этом доме.

— И все привязаны к ней. Она очаровательна.

— Ее единственный недостаток в том, что она родилась девочкой.

— Вы так думаете? Я, может, тоже хотела бы мальчика, но если родится дочь, я вовсе не огорчусь.

— Я тоже не огорчилась в свое время — женщине все равно, кто у нее родится.

— Значит, это доктору было не все равно?

— Большинство мужчин мечтает о сыновьях. Они хотят в них видеть продолжение самих себя. И если выходит по-другому, для них это сущая трагедия. Но скажите мне, что, у вас что-то не в порядке?

— Почему вы так думаете?

— Мне так показалось по вашему виду.

— Я действительно хотела кое о чем посоветоваться с доктором.

— Ну разумеется, ведь вы потому и пришли. Я думаю, что вам не придется долго ждать.

Господи, хоть бы он пришел скорее, думала я. Мне так нужно с ним поговорить! Я должна заставить его поверить мне.

Жена доктора тем временем продолжала разговор.

— Каждый раз, когда я ждала ребенка, я была вне себя от беспокойства за него. Это так понятно.

— Каждый раз? Я не знала, что у вас были еще дети, миссис Смит.

— В живых осталась одна Дамарис. Я сделала несколько попыток родить сына, но к несчастью у меня так ничего и не получилось. Две девочки родились мертвыми, а других детей я потеряла во время выкидышей. Мой последний родился четыре года назад — тоже мертвым, и это был мальчик… Это было очень тяжело.

Хотя мне плохо видно было ее лицо, так как она сидела спиной к свету, я почувствовала, что его выражение изменилось, когда она сказала:

— Это мой муж настаивал на том, чтобы мы во что бы то ни стало добивались рождения мальчика. С тех пор, вот уже целых четыре года, я болею…

Несмотря на то, что мои собственные страхи занимали все мои мысли, я ощутила, как сильно было горе этой женщины, и почувствовала между нами некую необъяснимую для меня связь, которую, как мне показалось, она осознала еще раньше меня. Это было странное чувство. Я уже начинала спрашивать себя, не слишком ли я отдалась на волю своего воображения, но как только эта мысль пришла мне в голову, я тут же отвергла ее. Нет, я была сама собой — такая же практичная, как всегда, и обеими ногами стоящая на земле. Никто, яростно повторяла я про себя, не посмеет сказать мне, что я потеряла рассудок или сошла с ума.

Миссис Смит положила обе руки на шаль, которой была укрыта, и сказала:

— Одно хорошо — других попыток теперь быть не может.

Разговор между нами зашел в тупик, и я уже сожалела, что не осталась в той безликой комнате для ожидающих пациентов.

Однако миссис Смит не успокаивалась.

— Я была очень огорчена, узнав о вашей трагедии, — сказала она.

— Благодарю вас.

— Габриэль был таким очаровательным человеком. Так трудно поверить, что…

— Не трудно, а невозможно поверить в то, что говорили о его смерти, — услышала я свой возбужденный голос.

— Я рада, что вы в это не верите. А почему бы вам не вернуться к себе домой, чтобы там родить ребенка?

Меня озадачили ее слова и то, что, произнося их, она слегка покраснела, а ее худые белые руки, лежащие на шали, задрожали. Она была чем-то взволнована и как будто не могла решить, можно мне довериться или нет. Но, может, это тоже игра моего воображения? Неужели я теперь всегда буду сомневаться в себе самой?

— Мой ребенок — если это будет мальчик — станет наследником Киркландского Веселья, — произнесла я с расстановкой. — По традиции дети этой семьи должны появляться на свет в этом доме.

Она вдруг откинулась на подушки и закрыла глаза. Она выглядела так плохо, что я решила, что она в обмороке, и встала, чтобы позвонить в звонок. В этот момент в комнату вошла Дамарис.

— Мама! — воскликнула она, и я заметила, что ее лицо было не таким, каким я его знала. С него спала маска ее обычной непроницаемости, и она стала как будто моложе — передо мной была прелестная, живая девушка. Было сразу видно, что она очень любит свою больную мать. Она посмотрела на меня, и выражение ее лица опять изменилось. — Миссис Рокуэлл! Вы? Почему вы здесь?