Джудит Тарр - Дочь орла

Феофано и бровью не повела.

— На Романа, ваше величество. Я, к сожалению, не Багрянородная: я не дочь царствовавшего императора. Я — дитя его юности, когда он еще был полководцем у своего отца, моего деда, самодержца Константина.

— Ах, вот как, — произнесла Аделаида без всякого выражения. Если она и была смущена перечислением царственных имен, то виду не показала.

— Сколько тебе лет?

Конечно, она знала это с точностью до дня. Феофано ответила сладким голосом:

— Мне почти восемнадцать, ваше величество.

— Старше моего Оттона, — заметила Аделаида. — Может быть, ты подойдешь ему, а, может быть, и нет. Посмотрим. — Она повернулась. — Идите за мной.

Аспасия сказала себе, что этого следовало ожидать. Императрица, имеющая взрослого сына, должна решать двойную задачу: удерживать власть, пока жив ее муж, и сохранять власть над сыном. Конечно, она будет пристально присматриваться к незнакомке, предназначенной заменить ее. Феофано это прекрасно поняла. Она стала безупречно мягкой, обходительной, терпеливой. Аспасия могла гордиться ею.

Но Аспасия, которая не собиралась быть королевой, вовсе не должна была сдерживать себя, как королева. Она невзлюбила императрицу Аделаиду так же искренне, как императрица — Феофано. Никакой логики в этом не было. Императрица, казалось, не замечала Аспасию. Феба не говорила ни по-германски, ни по-латыни, а Елена вообще не разговаривала; и некому было сказать Аделаиде, что у нее есть враг, и рассказать, кто этот враг. Она была лишь Маленькой смуглой женщиной, тенью в тени царевны.

Такое положение устраивало Аспасию. Феофано была занята изучением нравов страны, которой ей предстояло править. И, что еще более важно, нрава человека, за которого она собиралась выйти замуж.

Они снова встретились на пиру, обменялись любезностями и кубками, но побеседовать в непринужденной обстановке у них не было возможности. Оттон, впервые увидев ее без вуали, был приятно поражен. Феофано никак не выказывала своих мыслей.

Они хорошо смотрелись рядом. Они были почти одного роста; он был шире в плечах, чем казалось под мантией. Высоким он не будет, но он был достаточно крепок.

Так говорила Аспасия, когда они, наконец, остались вдвоем, она и Феофано, в комнате, похожей на келью; служанки уже крепко спали. Аспасия медленно расчесывала волосы Феофано, чтобы протянуть время. Понемногу напряжение оставляло Феофано. Аспасия с неудовольствием отметила, что напряжения было слишком много.

Феофано вздохнула:

— Он такой юный, — протянула она.

— Он повзрослеет, — сказала Аспасия.

— Я знаю, — нетерпеливо бросила Феофано. — На лице у него пятна, но это тоже пройдет. Вообще-то он недурен собой. Но я имела в виду не это. Посмотри на его отца.

— Его отцу шестьдесят лет.

— Его отец император. А он ребенок. Он хочет быть королем. Но он не представляет себе, что надо делать. Он такой неопытный.

— В шестнадцать лет его отец, наверное, был таким же. — Аспасии хотелось сгладить ее недовольство. — Он тебе не нравится?

— Нравится… — Феофано подперла кулачком подбородок. — Он мне нравится. Но достаточно ли, чтобы выйти за него замуж?

— Он лучше, чем то, что достается большинству женщин.

— Или большинству мужчин, — сказала Феофано. — Я думаю, я ему нравлюсь. Он сказал, что я красивая. Он залился краской, как…

— Как мальчишка, — закончила Аспасия. — Дай ему время. Конечно, он бледно выглядит на фоне своего отца. Его отец великий человек; великий король. Подумай, как много лет он формировал себя, как много битв он прошел, как много людей покорил.

— И женщин, — добавила Феофано. Она слегка поежилась. — Хорошо, что мне не за него нужно выходить. Ты видела, что стало с императрицей Аделаидой?

— Видела, — сказала Аспасия сухо.

Феофано бросила на нее короткий взгляд.

— Она должна быть такой. Как железо. Иначе он сломает ее.

Аспасия пожала плечами. Счастливая Феофано, она может быть по-христиански милосердной. Вслух же она сказала:

— Молодой Оттон не сломит тебя. Он будет тебя обожать. И ты будешь королевой, ведь для этого ты и родилась.

— Да, — произнесла Феофано медленно. И добавила, уже решительней: — Да. Конечно, он мне нравится. Он чистый, обходительный, у него приятная внешность. Что поделаешь, если у него такой отец. Если он согласен жениться на мне, мы с ним поладим.

— Это хорошо, — сказала Аспасия, — а то в Константинополь очень далеко возвращаться.

Неожиданно для обеих, Феофано засмеялась. Это был еще детский доверчивый смех. Со временем он станет другим. У Аспасии комок подступил к горлу. Она заплакала без всякой причины, может быть, от усталости, а может быть, просто потому, что все ее чувства долго были словно связаны в тугой узел, а теперь этот узел вдруг стал ослабевать. Она обняла Феофано. После мгновенного замешательства та тоже заключила ее в объятия: не то смеясь, не то плача, но уже вполне уверенная в правильности своего выбора.

Феофано оказалась пленницей своего честолюбия. Раз она пожелала стать королевой, у нее, как у всякой королевы, уже не могло быть собственного времени; все ее время было отдано изучению ее будущего королевства и его обычаев и приготовлениям к свадьбе. По мнению Аспасии, удовольствие стать королевой стоило непомерно дорого: Феофано должна была с раннего утра и до позднего вечера находиться в обществе королевы Аделаиды и внимать ее наставлениям.

Аспасия, надежно защищенная своим малопонятным положением, тратила на придворную жизнь лишь столько времени, сколько ей хотелось. Она наслаждалась свободой. Иногда она чувствовала себя виноватой, но Феофано успокаивала ее и просила, чтобы она была рядом только утром и вечером, а остальное время проводила по собственному усмотрению. Чаще всего она просто читала, ожидая возвращения Феофано. Но в расцвете римской весны, когда мир был чисто вымыт дождями, когда солнце дарило землю золотистым теплом и даже болотные испарения, казалось, проникались жалостью к тем глупцам, которые их вдыхали, Аспасия поняла, что сидеть целый день в четырех стенах она просто не в силах. Закутавшись в свои простои плащ, она ходила, куда ей хотелось, и если бы кто-нибудь обратил на нее внимание, он принял бы ее за монахиню, каких было много.

В одну из первых своих прогулок она обнаружила место, о котором, похоже, никто не знал, и решила, что это будет ее уголок. Место это находилось в пределах Латерана; когда-то это был сад, и до сих пор там сохранились полустертые следы далекого прошлого. Там был фонтан, превратившийся в полузаросший бассейн, над которым склонялся обломок статуи, некогда изображавшей нимфу, а в зарослях ежевики таилось чистейшее язычество. Сначала она разглядела голову, изрядно пострадавшую от времени, с копной кудрей, курчавой бородой и рожками на лбу. Чтобы увидеть остальное, пришлось лезть в гущу ежевики. Но она не пожалела об этом: посмотреть было на что. В Греции это существо называли сатиром. Он был богато оснащен тем, чем положено сатиру, и выглядел полным бесстыдником.