Джудит Тарр - Дочь орла

Она вздыхала про себя. Ну не насмешка ли судьбы? Исмаила в Аахене, конечно, не было. Он ушел с войском. Вокруг было все то же, от чего она бежала. А если бежать и отсюда, то куда? Она не была еще настолько безумна, чтобы последовать за императором.

Она изобразила любезную улыбку.

— Мы, конечно, сообщим ее величеству о том, что вы сумели сделать здесь, — сказала она, — и она приедет, как только сможет.

Это всех удовлетворило. Все испытали облегчение, потому что королевская власть не забыла о них, хотя им уже казалось, что их все покинули.

Первое, что распорядилась сделать Аспасия, раз уж ей пришлось заниматься делами города, было вернуть орла в правильное положение. Она не считала, что вторгается в дела Оттона. Ее задела за живое издевка франков; гордость византийки не желала мириться с этим оскорблением. Она послала наверх бесстрашных верхолазов, которые, то ругаясь, то призывая Бога, повернули огромную золоченую птицу, чтобы она вновь смотрела на восток. Ее надежно закрепили железными скобами, чтобы никакому коронованному шутнику было не под силу повернуть ее, если такое и придет ему в голову.

Аспасия вела себя очень осмотрительно. Она послала в Кельн точное и подробное сообщение обо всех отданных ею приказах и обо всех предпринятых шагах. «Я вынуждена платить за все лишь обещаниями, что ваше величество возместит затраты, поскольку городская казна похищена врагами», — писала она.

Конечно, это была дерзость. Если подумать, то Феофано могла послать за ней и приказать заковать ее в цепи за самоволие.

Но в ответ на послание Аспасии прибыло не письмо и не приказ, а сама императрица.

Императорский кортеж показался бы великолепным тем, кто не знал, каков он был до того, как им пришлось бежать в Кельн. Феофано ехала в носилках, присланных из Аахена, с раздвинутыми занавесками, прикрывшись вуалью. Люди, стоявшие на улицах, приветствовали ее, а она склоняла свою царственную голову и благословляла их, пока ее носилки, покачиваясь, плыли из одной улицы в другую.

Аспасия прислушивалась к нарастающему шуму, стоя в ожидании у ворот дворца. Все остальные встречали императрицу у городских ворот. Она тоже должна была бы пойти туда, но не смогла себя заставить. Известие о том, что императрица со двором скоро прибудет, пришло несколько часов назад, и в нем не было ни единого слова для нее. У них было время подготовить дворец для императрицы, проветрить комнаты, приказать поварам готовить угощение. Теперь продуктов было достаточно, и вино лучше. Аспасия позаботилась об этом.

Кортеж приближался. Люди пели, кто на германском, кто на латыни, приветственные песни. Все искренне радовались, что императрица снова с ними.

Аспасия вовсе не желала встречаться с ней. Она может предъявить счет, платить по которому Аспасии совсем не хотелось.

Процессия шла к дворцу тройным потоком, свита в середине, а по обеим сторонам народ с песнями и криками. Аспасия, стоя одна у ворот, смотрела, как они приближаются. Феофано заметила ее: лицо под вуалью повернулось к ней и не отворачивалось, пока носилки снова не исчезли в толпе.

Перед воротами процессия остановилась. Феофано сошла на землю, грациозная, как всегда. Постояла немного, чтобы ее народ мог посмотреть на нее. И, опираясь на руку управляющего, вошла во дворец.

Феофано предпочла придать дерзости Аспасии законный вид. Она оплатила все, что обещала людям Аспасия. Она одобрила все, что надо было одобрить. Она изменила очень немногое, что и так должно было измениться с ее прибытием. Она признала перед придворными и горожанами:

— Ты все сделала прекрасно. Лучше было невозможно.

Аспасия теперь не прислуживала ей по вечерам. Комнаты, которые занимал Исмаил, когда был в Аахене, сохранились в целости, и хозяйка была рада предоставить их Аспасии. Аспасия поселилась здесь, куда уводили ее воспоминания, и спала на его кровати. Она думала, что стала более смелой: она так и не решилась войти в дом, где жила с Деметрием и где он умер.

Здесь смерти не было. Может быть, в этом была разница. Лекарства, оставленные им, были целы. Ими можно было лечить. Аспасия достала то, чего не хватало, и толкла порошки и варила снадобья, в которых нуждались люди. Она не спрашивала с них платы, но у людей были свои представления о благодарности, и некоторые платили ей за лечение самой курьезной натурой.

Как раз такое курьезное вознаграждение она созерцала в растерянности в прекрасный золотистый вечер, когда к ней явился посланец от императрицы. Маленький поросенок, оставленный ей благодарным пациентом, освободился от привязи и прекрасно себя чувствовал, разлегшись в ее постели. Он был чистенький и розовый, как все поросята. Но в постели он был совсем не на месте.

Посланец императрицы был ошеломлен, когда родственница императрицы сунула ему в руки визжащего поросенка.

— Это тебе за труды, — сказала она важно. Иди и скажи, что я скоро буду. Мне еще надо кое-что уладить.

С поросенком все было улажено, но привести в порядок свои чувства было труднее. Она тщательно оделась, подкрасилась, сделала прическу, как сумела, без помощи служанки.

Ее величество была в комнате, предназначенной для частных приемов. Аспасия ожидала этого, как и вина, и сладостей, и любезностей, полагающихся знатной гостье. Точно так же сделала бы она сама.

Но она не ожидала, что будет чувствовать себя так спокойно. В конце концов, к чему-то она притерпелась. Она начала привыкать к одиночеству. Что ж! Правда, потребовалось немало сил и времени.

Феофано отставила чашу в сторону, едва пригубив. Сложив руки на коленях, она смотрела на Аспасию. Ее пристальный взгляд показался бы вызывающим, не будь он так мечтательно мягок.

— Я говорила правду, — сказала она, — когда приехала сюда. Ты прекрасно со всем справилась.

— Хотя все было без твоего ведома и согласия?

— Ты всегда делала то, что тебе хотелось. Тебе захотелось исцелить этот город. Едва ли я могу быть этим недовольна.

Голос Феофано был спокоен, лицо безоблачно. Аспасия поставила свою полупустую чашу и откинулась на спинку высокого резного стула:

— Я не знала, что буду делать, пока не начала делать.

— Твое сердце знало.

— Наверное, так, — проговорила Аспасия. Она помолчала. Феофано тоже молчала. — Я приехала сюда, потому что сюда уехал Исмаил. Я осталась здесь, потому что не видела смысла следовать за ним дальше. Он считал, что мы должны уважать твои желания. Он всегда был лучшим слугой, чем я.

Феофано не нахмурилась и не вздрогнула, услышав имя Исмаила. Она сказала:

— Ты рождена не для того, чтобы быть слугой.

— Бог знает, для чего я рождена. Но знаю, что не для мирной жизни. И не для святости.

— И не для царствования, — сказала Феофано, — хотя ты можешь, когда захочешь.