Елена Арсеньева - Русская любовь Дюма

– Какая глупость! – воскликнула Лидия. – Зачем вообще что-то предъявлять?! Вы ведь меня прекрасно знаете!

Если банковскому служащему и не слишком понравилось, что его фактически назвали глупцом, то он не подал такого виду и повторил, что это – всего лишь формальность.

– Должны же в банковском деле соблюдаться хоть какие-то формальности! – добавил он с такой очаровательной улыбкой, что наша героиня совершенно успокоилась и немедленно забыла об этом разговоре.

Прошло какое-то время. Лидия все чаще проводила вечера в игорном доме Фраскати. В это время Александр Дюма-сын был как-то постоянно занят и не мог уделять возлюбленной столько времени, сколько прежде.

Он решил воскресить несколько угасающий интерес публики к злоключениям Маргариты Готье (Мари Дюплесси тож), поставив пьесу с таким же названием, как у романа – «Дама с камелиями». Собственно, его отец намеревался сделать это в своем театре еще два года назад, однако тут разразилась революция 1848 года, парижанам мигом стало не до страданий каких-то чахоточных проституток, Исторический театр Дюма-отца закрылся. За минувшие два года Александр-младший изрядно сократил пьесу (в первоначальном варианте она должна была идти четыре часа, но не всякий опустевший желудок и переполненный мочевой пузырь смогут выдержать такую нагрузку!), вообще несколько оживил действие, и ее принял театр «Водевиль». Однако министр полиции Леон Фоше запретил пьесу: сюжет показался ему слишком смелым.

Дюма-сын, имея в авангарде Дюма-отца с его стенопробивательными навыками, кинулся к цензору де Бофору. Тот даже разговаривать не стал, припомнив, что в свое время был вообще против публикации романа из-за описанных в нем откровенных сцен.

– А теперь вы хотите, чтобы особое умение вашей героини раздвигать ноги было показано со сцены?! – возмущенно воскликнул цензор.

Оба Дюма поспешили уйти от де Бофора, испугавшись, что он запретит переиздание самого романа и вообще прикажет изъять его из книжных лавок.

Известная актриса Мари-Шарлотт Дош (ей была предназначена главная женская роль), по прозвищу «малютка Дош», чьи лебединая шея и осиная талия считались неотразимыми в официальных кругах, в своих хлопотах о постановке пьесы дошла до Луи-Наполеона, с которым познакомилась в Лондоне, еще когда он только мечтал о престоле и жил на средства мисс Гарриет Говард.

Вдохновленный воспоминаниями, император послал на одну из репетиций своего единоутробного брата, принца-президента герцога Морни, который имел некоторое отношение к драматургии. Как нам известно, его ставили даже в России, пусть в любительских театрах, но ставили же!

Герцог, человек вообще-то великодушный, но, к сожалению, очень даже не чуждый типическому пороку всех творческих личностей, а именно – зависти, потребовал «свидетельство о морали» для пьесы, подписанное тремя знаменитыми писателями, известными своей нравственностью. Дюма-сын показал драму Жюлю Жанену, Леону Гозлану и Эмилю Ожье, и те рекомендовали ее к постановке. Однако даже это не помогло: они показались Морни не слишком уж знаменитыми.

Наверное, если бы свидетельство подписали Шекспир, Корнель и Ростан, герцог Морни пьесу все равно бы не пропустил, поскольку никто из этих знаменитейших драматургов не мог похвастаться должным уровнем морали в своих собственных произведениях.

Словом, сейчас Дюма-сыну было несколько не до развлечений с милой русской дамой, он даже за обещанный роман о ней не мог взяться.

Нет, Лидия ничуть не обижалась – просто сочла себя свободной проводить досуг так, как желала.

Ведь все на свете приедается, даже любовь… Эта одна из тех прописных истин, которым поначалу никто не верит, но которые с течением времени начинают казаться совершенно очевидными. Принято считать, что в первую очередь эта истина доходит до мужчин. На самом деле случается, что женщины прозревают куда раньше. Первыми признаками такого прозрения служит у них откровенное нежелание сидеть дома и терпеливо ожидать появления своего возлюбленного. Страстное желание куда-нибудь немедленно пойти становится навязчивым. Причем пойти одной, без него. Чтоб не мешал получать удовольствие от жизни.

«Бальзак уверял, что постоянство не свойственно парижанке, – подумала Лидия. – Я не парижанка, но мне оно тоже несвойственно! Нет, я не собираюсь изменять Александру! Я его по-прежнему люблю… Вернее, почти по-прежнему. Я просто хочу немножко поразвлечься…»

А поразвлечься она желала за карточным столом, и никак иначе.

В один промозглый ноябрьский вечер 1850 года какая-то женщина средних лет стояла под окном одного особняка на Страстном бульваре и пристально всматривалась в ярко освещенные окна. Несмотря на стужу, некоторые створки были отворены, на улицу вырывались звуки музыки, а судя по силуэтам пар, стремительно проносившимся мимо окон, в особняке танцевали, да так танцевали, что всем было жарко!

Женщина смахнула слезинку, холодившую ей щеку. Туда, к танцующим, ей не было ходу… Нет, не потому, что она какая-нибудь нищенка, с завистью глазевшая на веселье богатых и знатных людей! На ней был бархатный, отороченный соболем салоп. Под этим салопом – шелковое зеленое клетчатое платье, голубая бархатная кофточка, а пышные русые волосы прикрывала синяя атласная шапочка. Золотые с бриллиантами серьги мерцали в ушах, на мизинцах надеты два супира [15]– также с бриллиантиками, да еще широкое золотое кольцо на безымянном пальце правой руки. Из-за этого кольца все принимали ее за даму замужнюю, однако это была всего лишь некоторая утеха ее самолюбию. Дама эта вовсе не была замужем – она являлась всего лишь содержанкой богатого человека, которого любила всем сердцем, всей душой, всеми помыслами, которому принадлежала не только телом, но и всем существом своим.

О да, эта женщина прекрасно понимала, что они – неровня, что она – всего лишь тайная часть его жизни и никогда не появится с ним рядом в том обществе, к которому он принадлежал по рождению и положению. То, что она доброжелательно принята в его доме, было для нее истинным чудом. Мать ее возлюбленного так обожала сына, что всякую его причуду, самую несусветную, готова была возвести в абсолют совершенства. К тому же Луиза, – а женщину, которая сейчас стояла под окнами особняка на Страстном бульваре, звали Луиза Симон-Деманш и она была француженка, – сумела убедить семью своего любовника в том, что заботится лишь о его счастье, что ни на что не претендует, даже не мыслит мешать ему, и охотно отойдет в сторону, вообще исчезнет из его жизни, если он прикажет ей это сделать. Например, если он решит жениться.

Само собой, Луиза лукавила, когда распиналась перед матерью своего друга. Ее заветной мечтой было стать его женой – женой человека, которого она любила, которому вверилась вся, душой и телом, который сделался смыслом ее жизни. И она лелеяла надежду, что так же дорога ему. История человеческих отношений знает немало мезальянсов, которые заключены по страстной любви. Луиза слышала даже, что брат русского царя женился на женщине, которая была всего лишь графиней и, конечно, не годилась в жены человеку из царской семьи.