Мария Романова - Елизавета. В сети интриг

Глаза мальчика горели. Ротмистр с удовольствием следил за тем, как его ученик, заметно вытянувшийся за эти годы, поправил панталер так, чтобы он не мешал в движении, пусть к нему и не крепилось оружие, вывернул чуть вперед гусарскую ташку, чуть повел плечами под мундиром без знаков отличия, чтобы тот сел поудобнее.

«Ого, а Иван-то учится у всех, даже не замечая этого. Вон и у Корфа чему-то выучился, хотя и видел его, поди, всего десяток раз…»

Для узника четырех стен двигался Иван удивительно хорошо, спокойно, несуетливо – Вяземский в который уже раз мысленно порадовался, что не щадил своего ученика, гонял до седьмого пота. Вот они, плоды тех усилий – мальчишка ведет себя, как его сверстники, не думает, куда и как ступить, чего беречься. Не ведет себя как дикий зверь, всю жизнь проведший в клетке и лишь теперь благостию хозяина выпущенный на волю.

Длинная улица, замощенная бревнами, обрывалась у городской заставы. Дальше лежало огромное пространство, у самого горизонта сливающееся с черным по весне лесом. Земля под сапогами чуть подавалась – близость болот да пришедшее весеннее тепло давали о себе знать.

– Мы сегодня попадем туда? – Глаза Ивана горели совершенно мальчишеским восторгом, хотя он изо всех сил хотел казаться сосредоточенным и по-взрослому серьезным.

– Ну-у, думаю, друг мой, не сегодня все же. Далековато для первой экспедиции – версты три, а то и все четыре. Нам бы для начала с картой освоиться, да с компасом, определить, какой откуда ветер дует, да хорошо ли мы подготовлены, может быть, надо будет снаряжение-то перед далеким путешествием сменить.

– Ладно. – Иван кивнул. В словах наставника он видел смысл, хотя далекий черный лес на горизонте манил и звал так, как иных мечтателей зовут бескрайние моря или высокие горы.

– А теперь вынимай карту и определи направление дороги, по которой мы вышли.

– А потом?

– А потом попробуем понять, как далеко на самом деле тот лес и где же он находится?

– На севере?

Вяземский расхохотался.

– Не жди подсказок, мы в походе, каждая примета впору будет.

– Но где же все-таки север?

– Там, где мох на деревьях, дружок!

Опустошенные оловянные стопки дружно опустились на деревянный стол – давно не чищенный, изрядно закопченный и заставленный немытой глиняной посудой.

– Да, братец, сколько лет прошло, а ить помнится, как сейчас. Вот я выхожу на поляну… Медку, вишь ты, дураку захотелось…

– А вот навстречу иду я… Смотрю – кто ж это так ломится сквозь чащобу-бурелом, как ни один зверь не ломится. А то человек, казак, только весь в лохмотьях…

– А каким я должен был быть после трех почти месяцев скитаний – до самого Яика вознамерился дойти, наглец. Спасибо, шел по лесам – лихие люди так и не проведали, что денег несу немеряно, ибо войско ж не токмо идеей собирать надобно, но и звонкой монетой держать.

– Лихие люди не проведали, а мишка косолапый сразу почуял.

– То он не денежки почуял, а меня, давным-давно немытого. Вот говорила же Крыся, добрая душа, – путешествуй с купцами, будешь и сыт, и умыт, и в безопасности спать. Так ить нет же, решил, что дорого выйдет купцом прикидываться.

– Что болтаешь, наливай! – высокий собеседник ухмыльнулся. От своего собутыльника он отличался чуть более плавными движениями да армяком поновее. – Ну потерял бы немного денег, зато бы спокойно спал…

– Но тогда бы я не только мишку, но и тебя бы, брат, не встретил…

– Да, это верно – и я бы не полез вызволять тебя из медвежьих объятий с одним токмо ножиком. И не получился бы шрам через полспины…

– Да и я бы тогда не получил шрама через все правое плечо… Ежели б вообще жив остался…

Уровень мутноватой жидкости в темно-зеленой четверти заметно упал. Село солнце, последние половые из трактира на окраине уже убрались домой – и только эти двое все разговаривали да разговаривали, вспоминали да вспоминали.

Стороннему наблюдателю, вне всякого сомнения, интересно было бы послушать о злоключениях побратимов. Так он узнал бы, что юноши казаками принимали участие в Семилетней войне, что воевали с турками и один за другим получили чин хорунжего. Потом был Дон, потом Кубань, где осели терские казаки, потом станица казаков-некрасовцев, потом вновь они оба оказались в Польше, какое-то время им у себя дали приют старообрядцы, крошечная община которых под Черниговым перестала существовать уже на следующее лето после ухода этих странных, ни на кого не похожих мужиков.

– И до сих я, брат, не понимаю, чем ты их всех берешь, отчего тебя не токмо бабы безголовые слушают, раскрывши рот, но и мужики важные да степенные.

– Беру? Правдой я их беру, братец ты мой Емелюшка! Стоит мне сказать лишь, что зовут меня Иоанном Антоновичем, что рожден я принцем Брауншвейгским, как народишко ко мне лицом поворачивается, слушает меня, ибо правды сыскать желает.

– Да где ж ее, правды-то, сыскать, ежели нет ее нигде, ни здесь, в забытом тракте, ни в самих столицах…

– Ну откуда в столицах правде-то быть, ежели на троне узурпатор сидит да трон свой ретиво охраняет?

– А вот ежели б смог ты собрать армию да пойти-то на узурпатора войной, чтобы вернуть себе престол, подлым узурпатором отобранный?

– Ежели б я нашел всего сотню смельчаков, то еже завтра бы в путь двинулся. Токмо нужны мне люди лихие, до самой грани дойти готовые. За правду-то бороться до последней капли крови след!

– Сотню смельчаков, говоришь? – Емельян подпер буйную растрепанную голову и с тоской посмотрел на опустевшую четверть. – Всего сотню?

– А с двумя сотнями я б столицу за день занял, мне бы царицы-императрицы уже к утру ноги бы мыли да воду бы ту пили…

– Может, и найдем сотню, Ванятко. Таких смельчаков, как ты ищешь, – их немного, но уж сотня-то найдется. И первый из них пред тобой, брат.

– Ох, Емелька, да о тебе-то я первом подумал – ты-то не подведешь, знаю.

– Да я ж за тебя и в огонь, и в воду, и на плаху!..

– Ловлю на слове, брат!

Софья, горничная, еще раз коснулась плеча Екатерины Алексеевны, великой княгини.

– Матушка Катерина Алексеевна, проснитесь, Христом Богом прошу…

Та наконец повернула голову.

– Что случилось, Софья?

«Ох, какое же счастье, все-таки, что великая княгиня умна да спокойна… А ить другая за столь невместное поведение уж запорола бы до смерти… Вот ведь счастье у ней служить, вот ведь радость…»

Что бы ни проносилось в голове Софьи, но медлить все равно не следовало.

– Дурные вести, матушка, страшные. От императрицы за тобою прислали, велят сей же секунд…

– Ох ты беда…

Да, это была беда. Императрица Елизавета, увы, не становилась моложе. И здоровье ее временами вызывало серьезное беспокойство у докторов, что пользовали императрицу – приступы головокружения, дни, когда они ничего не помнила, едва могла устоять на ногах, становились все чаще.