Ги Бретон - Версаль на двоих. Книга о галантной любви Короля-Солнца и прекрасных дамах Версаля

Ситуация была несколько запутанной, но все это продолжалось довольно значительное время, как вдруг на приеме у мадам де Монбазон одна из ее придворных дам заметила на ковре два письма, оброненных по оплошности кем-то из гостей. Едва развернув их, она поняла, что это любовные послания, и тут же передала письма герцогине, которая забавы ради стала читать их вслух. Присутствующие дружно смеялись, а затем на смену веселью пришло любопытство, на смену любопытству – подозрение, переросшее почти в уверенность, что записочки выпали из кармана недавно ушедшего Колиньи, который, если верить слухам, был страстно влюблен в мадам де Лонгвиль.

В одно мгновение мадам де Монбазон составила план, достойный Макиавелли, намереваясь одним ударом очернить репутацию соперницы и уязвить гордых Конде, соперничавших с «важными особами».

Вот эти письма:

«Я гораздо меньше сожалела бы о том, что вы переменились ко мне, если бы полагала, что не ответила должным образом на вашу любовь. Признаюсь вам, она казалась мне искренней и сильной, вы же получили все, что могло бы удовлетворить самые страстные ваши желания. Но теперь не ждите от меня ничего, кроме уважения, к которому обязывает меня ваша скромность. Я слишком горда, чтобы делить с кем бы то ни было любовь, в которой вы мне столько раз клялись, и наказанием за ваше пренебрежение будет лишь мой полный отказ от чувства к вам. Прошу вас не приходить более ко мне, поскольку я лишилась права приказать вам это».

К записочке, декларирующей разрыв отношений, было приложено второе послание, написанное тем же почерком:

«На что вы надеялись после столь долгого молчания? Разве вы не знаете, что гордость, заставившая меня ценить ваше былое чувство, ныне запрещает мне страдать от его ложной видимости? Вы говорите, что мои подозрения и непостоянство делают вас несчастнейшим человеком в мире. Позвольте сказать вам, что совершенно в это не верю, хотя и не могу отрицать, что вы действительно пылко меня любили, равно как и вы должны признать, что были должным образом вознаграждены. Будем справедливы по отношению друг к другу, и я сохраню доброе чувство к вам, если ваше поведение не нанесет ущерба моей чести. Мои доводы показались бы вам более убедительными, если бы вы спросили свое сердце; теперь же ваша страсть пробуждается из за невозможности увидеться со мной. Я страдаю от недостатка любви, а вы от излишней пылкости. Нам следует все переменить, и я сумею исполнить свой долг, тогда как вы не должны пренебрегать своим. Это не означает, что я забыла, каким образом вы провели со мной эту зиму, и я говорю с вами столь же откровенно, как и в былые времена. Надеюсь, это пойдет вам на пользу, а мне самой не придется впоследствии сожалеть, что была побеждена моя решимость более не возвращаться к прежнему. Квартиру я оставляю за собой, но буду появляться там только по вечерам; вам известно, чем это вызвано…»

Эти любовные письма могут показаться вполне невинными, если сравнить их со страстными и откровенными посланиями королевы Марго…

Но не следует обманываться на сей счет. Возникшая в то время изумительная непринужденность в обращении с французским языком позволяла выразить все, сохраняя внешнюю благопристойность. И люди того времени прекрасно умели возвращать словам их подлинный смысл. Фраза «я не забыла, каким образом вы провели со мной зиму» означала для них весьма откровенное признание: «я с наслаждением вспоминаю о ночах, полных неги, проведенных нами в одной постели…».

Мадам де Монбазон в совершенстве владела подобным языком, и по письмам любой счел бы ее святой женщиной, помышлявшей лишь о платонической любви, тогда как в действительности она вела себя, как настоящая потаскуха. Одного примера будет достаточно. Однажды на балу в ее доме на улице Барбет придворная дама обратила внимание на странно колыхавшиеся бархатные занавески. Вообразив, что там спрятался шпион, нанятый Мазарини, она призвала на помощь герцога де Гиза.

Тот, обнажив шпагу, резко раздвинул портьеры.

А потом не знал, куда деваться от смущения.

Ибо за занавесками находилась мадам де Монбазон в компании с неким дворянином, и оба исступленно занимались любовью в амбразуре окна.

Итак, для соперницы мадам де Лонгвиль не составляло труда перевести на общепонятный язык письма, и мадам де Монбазон проделала это с присущим ей злобным остроумием. На следующий день весь Париж со смехом повторял, что белокурая герцогиня – любовница Мориса де Колиньи.

Принцесса Конде с большим неудовольствием узнала, что мадам де Монбазон распространяет клеветнические слухи о ее дочери, и обратилась за защитой к регентше. Двор тут же разделился на две враждебные партии: «важные особы» поддерживали мадам де Монбазои, а противостояли им друзья Мазарини.

Анна Австрийская, ощущая неловкость от того, что приходится вмешиваться в любовную историю, приказала все же выяснить все обстоятельства дела. Обнаружилось, что послания, написанные вовсе не мадам де Лонгвиль, а мадам де Фукроль, были адресованы графу де Молеврье.

Под давлением всего семейства Конде королева объявила, что мадам де Монбазон должна принести публичные извинения принцессе.

«Важные особы» расценили это решение как чрезвычайно несправедливое, оскорбительное для Вандомов и Гизов. В результате был составлен заговор с целью убийства Мазарини…

Последствия могли быть сокрушительными для всего королевства. Таким образом, трон едва не рухнул из-за двух любовных писем…

В назначенный королевой день мадам де Монбазон, «роскошно одетая», водрузив на голову плюмаж из красных перьев, унизав пальцы драгоценными перстнями и скривив рот в презрительной улыбке, явилась во дворец Конде.

Едва завидев ее, обрадованные лакеи поняли, что дело добром не кончится, и поторопились занять лучшие места, дабы ничего не упустить из предстоящего зрелища.

Мадам де Монбазон провели в гостиную, где в окружении многочисленных друзей ее ожидала принцесса. Герцогиня вошла с полной непринужденностью. Смерив высокомерным взором мать своей соперницы и не сочтя нужным поклониться, она стала зачитывать извинение с листка, приколотого к вееру. Она вела себя чрезвычайно надменно, и на самом лице ее, казалось, было написано: «Все эти жалкие слова я не ставлю ни в грош».

Дойдя до фразы «заклинаю поверить мне, что всегда буду с должным уважением относиться к вам, равно как и к мадам де Лонгвиль, чьи добродетели и достоинства общеизвестны», она громко фыркнула, и это привело присутствующих в негодование.

Взбешенная принцесса Конде, скрипя зубами, произнесла несколько любезных ответных фраз, подсказанных ей регентшей, и в гостиной установилось тяжелое молчание. Мадам де Монбазон насмешливо улыбнулась и, не простившись, удалилась.