Наталья Павлищева - Жизнь без Роксоланы. Траур Сулеймана Великолепного

Пришлось откровенно сказать ей, что без наследника не будет и трона, а такового может родить другая… Мурад, конечно, влюблен в строптивую красавицу, но одно дело быть влюбленным, а другое зачинать детей. Это можно и без сумасшедшей любви, просто по минутной страсти. Сафийе все поняла и «исправилась», но родила одну за другой двух дочерей.

Нурбану решила больше не рассчитывать на капризную венецианку и принялась подсовывать сыну других. Тот действительно «проснулся» и теперь попросту не вылезал из гарема, наслаждаясь объятьями самых разных красавиц, но при этом неизменно возвращался к своей Сафийе. Околдовала…

А правнука султан все же дождался. Не надеясь на мужское потомство Селима, он выдал замуж его дочерей, Эсмильхан-султан за Мехмеда-пашу Соколлу, которого намеревался сделать великим визирем. Подарил на свадьбу роскошный дворец, осыпал золотом, дал множество привилегий, просил только об одном:

– Родите мне правнука. Чтобы умный был и способный.

Мехмед-паша и Эсмильхан расстарались, внучка сразу забеременела, повитухи говорили, что сын будет.

Мехмед-паша стал великим визирем и сераскером (главой) нового, тринадцатого по счету, похода султана Сулеймана. Султан давно сам не бывал в походе, непонятно, как и сейчас выдержит, потому что на коне уже не держится, из-за головокружения может случиться беда, но одно известие, что поход возглавит сам Повелитель, подняло боевой дух армии.

Османы только что провалились на Мальте, при осаде крепости погиб Драгут – надежда флота, Повелитель даже приказал не упоминать этот остров в разговорах ни под каким предлогом. Приказание выполнили, словно ни Мальты, ни похода на нее не существовало. Конечно, ошибок при попытке захватить остров было допущено столько, что их хватило бы на несколько лет и походов, но упрекать султан мог только себя. Если хочешь, чтобы все было по-твоему, – делай сам.

Может, потому он решил идти на Максимилиана?

Так думали многие, но Мехмед-паша, общавшийся теперь с султаном ежедневно, понимал другое: Сулейман просто не желает умирать в своей постели беспомощным стариком. Это означало бы не просто физическую смерть, но и смерть моральную. Побед давно не было, последний поход был одного сына против другого, на Мальте провал… Пока он жив, все помнят славную победу под Мохачем, захват Родоса и Белграда, то, что Сулейман закончил, наконец, противостояние с Тахмаспом, вынудив того подписать договор… Пока он жив, не смеют вспоминать неудачи и казни, но стоит умереть…

Чтобы вспоминали победы, умереть нужно в походе. Настоящий правитель-воин только так и умирает.

Все это понимал умный Мехмед-паша, но это означало, что у великого визиря неизмеримо прибавлялось проблем. Помимо обязанностей сераскера похода, он должен еще не просто создавать условия Повелителю, неспособному из-за болезни держаться в седле, но и сделать все, чтобы армия не догадалась о физической слабости своего султана.

Впервые в жизни Сулейман уходил в поход не в седле, а прячась за шторками паланкина. Его так и везли всю дорогу – на мягких подушках в паланкине, который опускали до самой земли перед входом в шатер, чтобы дильсизы могли подхватить Повелителя под руки и проводить на ложе. Больные ноги не держали, султан больше лежал, чем даже сидел, но упорно отказывался даже обсуждать возможность своего возвращения.

Мехмед-паша Соколлу вынужден был терпеть, создавая условия для такого участия в походе, но он не ворчал, понимая состояние султана, знавшего куда более блестящие времена. Старость ждет каждого, кто сумеет до нее дожить, стоит ли осуждать желание великого человека умереть великим, а не немощным. Если сил не осталось, требовалось хотя бы делать вид, что они есть.

Сулейман никогда не любил осаждать крепости. А кто любит? Одно дело бой, когда можно быстро отреагировать, изменить движение, как-то повлиять на ход событий, а осада?.. Если крепость хорошо построена и оснащена, если у нее, помимо толстых стен, умелые защитники, сделаны запасы еды и на территории вырыты колодцы, то под стенами такой крепости можно сидеть полгода.

Когда-то прадед Сулеймана Мехмед Фатих сумел взять Константинополь – крепость крепостей. Но этот город слишком велик, чтобы защищаться, как крепость. Крепостные стены не могут простираться на многие версты, они становятся уязвимы. Хороши только крепости средних размеров, в которых можно заготовить достаточно пропитания для достаточного числа защитников и нет обузы в виде женщин и детей.

Но Сулейман не собирался сидеть под стенами Сигетвара, хотя сам же распорядился свернуть сюда, отклонившись от намеченного маршрута, сознательно вредя собственным позициям. Зачем? Он не участвовал в боях на Мальте, стоивших Османам больших потерь и, в общем-то, позора, а также гибели самого сильного из ее нынешних флотоводцев Драгута. Сигетвар словно стал камнем преткновения, сдвинув который Османы больше не знали бы поражений.

Было ли так? Конечно, нет. Сигетвар почти ничего не значил в том походе, в который отправился Сулейман.

Тринадцатый поход… У христиан это число считается несчастливым, очень несчастливым, но что Сулейману до христиан?

Сигетвар вовсе не был неприступной крепостью, однако взять его сразу не удалось, мало того, подкоп под стены тоже не удавалось сделать быстро, почва не позволяла копать быстро. Султан уже который день не показывался своим подданным, его видели только сераскер похода великий визирь Мехмед-паша Соколлу, врачи, его дильсизы-охранники и ближайшие слуги.

Сулейман разговаривал мало, лежал, иногда в забытьи из-за обезболивающих, но чаще просто потому, что не желал ни с кем говорить. Медленная и ужасная смерть для того, кто столько лет провел в седле, кто не привык передвигаться ни в карете, ни в паланкине, кто воинскую доблесть считал для правителя не менее важной, чем собственно умение управлять и создавать законы.

О чем думал этот человек, сказавший, что земля, на которую ступили копыта его коней, навсегда останется подвластной Османам, который бросил вызов всей Европе и напугал ее настолько сильно, что европейцы даже на время забыли собственные распри? Никто не в силах проникнуть в мысли другого, если тот не пожелает сам. Сулейман не желал, он никогда не допускал в свои мысли других. Лишь два человека имели на это право – Ибрагим-паша и Хуррем. Но обоих давно нет на свете, Ибрагима он сам казнил тридцать лет назад, а Хуррем-султан умерла восемь лет назад.

Как давно это было! И как недавно. Кажется, только вчера можно было посоветоваться с Ибрагимом по поводу любого поступка, услышать из его уст эхо собственных мыслей и убедиться, что принял верное решение.