Робин Шоун - Любовник

Энн сдержала удивление и едва заставила себя не обернуться на ждущего поодаль приказаний юношу. Он был почти мальчик.

— Значит, это женщины пользуются его услугами?

Не сводя с нее взгляда, Габриель подался вперед. Его лицо попало в марево пара из чашки, и от этого глаза показались совершенно безжизненными.

— Его услугами пользуются мужчины.

Потребовалось несколько секунд, чтобы до Энн дошел смысл его слов. Женщина внутренне содрогнулась, но взгляд его глаз не позволил ей возмутиться. Габриэль намеренно ее шокировал, вызывая отвращение. Справившись с тем и другим, она промолвила:

— Это доставляет ему удовольствие?

— Вероятно, некоторые испытывают подобное удовольствие.

Выставив мизинец под должным углом, Энн подняла чашку и пригубила чай. Она привыкла к прозрачному фарфору. Фаянс оказался тяжелее и грубее. От обжигающего кипятка на глаза навернулись слезы. Женщина решительно поставила чашку на блюдце.

— Но если нет, тогда зачем он этим занимается?

— Вы знаете, сколько стоит буханка хлеба?

Ее молчание стало достаточно красноречивым ответом.

— Четвертушку продают за семь пенсов. А плата за жилье?

Энн поджала губы. Она знала одно: сколько следовало платить за кеб — шестипенсовик за милю. Еще она знала цену шелковых чулок — пять шиллингов. Но не представляла, сколько нужно денег, чтобы просто выжить.

— Что бы вы предпочли, мадемуазель, если бы пришлось выбирать: голодать на улице или лечь в постель с брюхатым толстосумом?

Энн вспомнила патлатого подметальщика, который за серебряный шиллинг толкнул ее под кеб. Сама она никогда не нуждалась в деньгах.

— Но у официанта есть работа!

— Он получает двенадцать шиллингов в неделю. В то время как богатые дяди отваливают везунчикам целое состояние.

— Красивым везунчикам? — осенило ее.

— Да.

Светловолосым юношам — этого не стоило добавлять, вроде самого Габриэля. Но если осуждать поведение этого мальчика, следовало осуждать и свое собственное, и поведение Майкла. А она осуждала того, кто сидел перед ней.

Не нужно становиться ханжой. У нее самой в сумочке диафрагма и коробка с презервативами — явные свидетельства отсутствия респектабельности, к тому же груди не затянуты корсетом, что говорит о падении морали.

— Тогда остается надеяться, что настанет день, когда официант накопит достаточно денег и ему не придется заниматься тем, что ему не нравится. И найдет того, кто доставит ему наслаждение. За все, что он претерпел до этого.

Алебастровая кожа Габриэля еще сильнее побледнела. Он оттолкнул стул и встал.

— Нам пора, мадемуазель, мы и так задержались.

Габриэля в заведении не оказалось, после полуночи его там никто не видел.

Майкл с силой распахнул дверь своего дома. От неожиданности дворецкий так и подскочил. В одной руке он держал маленькие ножницы, а в другой — увядший красный цветок. Его смуглое лицо побледнело.

— Месье!

Майкл не ответил и, не удосужившись закрыть парадное, — все равно скоро уходить, — направился к мраморной лестнице. Он слышал за собой торопливые шаги.

— Месье! — причитал Рауль. — Вы совсем промокли и перепачкались! — Он был явно расстроен, но это не подействовало на Майкла. В этом мире без всего можно обойтись: без дома, без дворецкого, без Энн. — Месье! Месье Габриэль в библиотеке.

Майкл застыл как вкопанный. Габриэль в библиотеке! Кипевшая внутри холодная ярость нашла наконец выход. Он резко повернул, и дворецкий поспешил вперед.

В тусклом свете поблескивало золото — тисненые корешки не пострадали от пламени и дыма. Только они одни и остались от старой обстановки. Послышался металлический щелчок закрываемой двери. В глазах Майкла полыхал огонь.

Габриэль стоял перед камином — танец огня всполохами отражался на его светлой шевелюре. Менее внимательный человек никогда бы не заметил, как напряжена у гостя спина.

— Где Энн? — Голос Майкла прозвучал тихо, но достиг всех четырех углов библиотеки.

Габриэль медленно повернул голову — голову посланника Божьего. Трость с серебряным набалдашником он держал с изящной небрежностью. Обе трости — и его и Майкла — были сделаны одним и тем же мастером.

Мужчины молча стояли друг против друга. За окном барабанил дождь, в камине потрескивали горящие угли. Некуда было скрыться, некуда было бежать. Наступил Судный день.

— Она наверху, переодевается в сухое. — Голос Габриэля показался мягким, но и он наполнил все пространство библиотеки. Майкла было нелегко провести.

— Ты не прислал своих людей.

— Нет. — Ноги Габриэля четко выделялись на фоне оранжевых и голубых язычков пламени — опасных, непредсказуемых.

— Но сам сторожил? Дождался и следил?

— Да — сторожил, дождался, следил.

Майкла пронзила боль — единственный друг и тот предал. Черт бы его подрал! И не мужчине, а женщине.

— Но почему?

Габриэль не стал притворяться, что не понял вопроса.

— Хотел понять, за что ты собрался умереть.

Майклу почудилось, что у него поднимается шерсть на загривке. Перед глазами встала картина дерущихся собак. За кость, за территорию, за самку.

— Ты был настолько уверен, что я позволю ей уйти? — спросил он.

— Ты не мог следить за ней каждую минуту. — Его гнев не тронул Габриэля. — И понимал это сам, иначе не попросил бы у меня людей.

«Да, — подумал Майкл, — и он дождался этой минуты, когда Энн одна покинула дом». Руки непроизвольно сжались в кулаки. Он понимал, что не мог сторожить ее все время, и в то же время не хотел понимать.

Надеялся, что способен ее защитить.

Нуждался в этой надежде.

В жизни должно быть хоть что-то, на что он способен повлиять.

— Где она была?

— Ходила по городу.

— Как же ты убедил ее вернуться обратно?

— Какой-то бродяга толкнул ее под экипаж.

И спас, чтобы получить вознаграждение. Но бродяги не всегда оказываются достаточно ловкими. Бывает, что их жертвы гибнут. На секунду у Майкла перехватило дыхание. Энн могла умереть, и он не сумел бы предотвратить ее смерть. Даже не узнал бы о ней, пока не было бы слишком поздно.

Хотя и так уже поздно!

Майкл заскрипел зубами.

— Что ты ей сказал?

— Спросил, не хотела бы она оценить меня в постели. В камине по-ружейному треснул рассыпавшийся уголь.

— Сукин сын!

Они были давно знакомы, и Майкл успел испытать по отношению к Габриэлю самые разные чувства, но никогда раньше не испытывал ненависти. До сегодняшнего дня. Теперь он ненавидел его забавы. Ненавидел не тронутую огнем белоснежную кожу.

Габриэль слегка перебирал пальцами набалдашник трости, который, если его вывернуть и поставить другой стороной, превращался в рукоять шпаги.