Робин Шоун - Любовник

— Я не собираюсь кончать с собой.

— Есть разные вилы смерти.

Майкл гладил ее губы своими губами, но жар его тела не прогонял царивший в ее душе лед. Энн хотелось одного — выплакаться. Чтобы не осталось ни желания, ни страха. Она не закрыла глаза и видела в его зрачках свое отражение — некрасивую, бледную женщину в плену у страсти.

Энн вздохнула и опустила веки. Его язык прорвался в ее рот, потрясение от этого вторжения прокатилось до самого низа ее живота.

Но вот она приоткрыла глаза и поняла, что лежит на кровати, прижатая его телом. Энн собрала остатки досто-и нства.

— Я не хочу, чтобы меня принуждали!

Скрипнул матрас — Майкл сел рядом с ней: сгусток мышц и мужского искушения.

— Я не собирался тебя принуждать.

— А как называется твое намерение привязать меня к кровати? — Ее голос сорвался на крик.

Майкл протянул руку и приподнял куполообразную крышку с серебряного подноса. Энн вспомнила серебряный поднос на коленях графа. Тот поднос был полон отвратительных червей.

Она моментально вскочила, но под крышкой оказался большой серебряный соусник и бананы. Майкл поставил крышку на пол. При каждом его движении матрас поскрипывал. Потом выпрямился и обмакнул палец в соусник. Оказалось, что внутри жидкий шоколад.

— Мой дядя был моим официальным опекуном. — Он, посмотрел на кончик пальца со странным выражением на, лице: смесью любопытства и отвращения. — Мне никто не верил, когда я говорил, что вожжи были подрезаны. Отвечали: граф сам пострадал, пытаясь нас спасти. Ему ни к чему убивать своих родных.

Майкл неожиданно вытер палец о ее левый сосок, — его кожа под коричневым покровом была шершавой, горячей, обжигающей.

Энн откинулась назад от неожиданной боли.

— Не шевелись, Энн.

Шоколад застыл и отвердел, сосок под ним начал подрагивать.

— Зачем ты это сделал? — прошептала она.

Майкл ее не хотел, в тридцатишестилетней старой деве мужчины ищут одно — деньги. Но ему не нужны даже деньги. Газовая лампа шипела. Тени метались по его смуглому лицу.

В камине разломилось полено. Энн заметила, что взгляд мужчины сделался невидящим. Он смотрел не на нее, а представлял себя маленьким.

— У меня на завтрак всегда был шоколад. Шоколад на обед и шоколад перед сном. Учитель быстро обнаружил: если пообещать мне дольку шоколада, я буду читать Шекспира, спрягать латинские и греческие глаголы и даже учить таблицу умножения. Я зарабатывал призы и съедал по ночам в постели, чтобы не делиться с младшими сестрами. И мечтал о том дне, когда вырасту и смогу купить себе шоколада столько, сколько захочу.

Энн едва не улыбнулась, представив, как взрослый, симпатичный мужчина в шрамах, да к тому же еще со щетиной клянчит за выполненные уроки сладости. Но она вспомнила о том, что его сестры погибли, и улыбка уняла, так и не родившись. Девочки умерли по вине графа. Она могла тоже умереть.

Майкл снова обмакнул палец в соусник.

— Дядя болел несколько месяцев, — продолжал оп и размазал шоколад вокруг ее соска. Сначала возникло ощущение жара, а затем — ощущение стягивающей кожу корки. Живот свело от удовольствия. — Лошадь переломала ему ноги и повредила позвоночник. Он не подпускал меня к себе. — Теперь его глаза были устремлены на нее, а не в прошлое. — Ложись, Энн.

Ей внезапно расхотелось слушать его рассказ, знать о тех ужасах, которые Майкл пережил в доме дяди. Ложиться II вспоминать, каково таращиться во тьму, испытывая ужас и вожделение. Энн не собиралась прощать то, что невозможно простить. Он предал ее доверие, ее страсть.

— Граф намеревался меня убить, — вырвалось у нее.

— Это правда.

— Из-за тебя.

Фиалковые глаза прищурились.

— Ты мне лгала, Энн?

Его дыхание было настолько сильным, что от него колебались ее груди, покрывающая соски шоколадная корка пошла трещинками.

— Я тебе никогда не лгала.

— Но ты сказала, что хотела знать, что я чувствовал.

— Сказала. — Энн изо всех сил сопротивлялась воспоминаниям о его пальцах, ласкающих ее клитор, в то время как его пенис входил и выходил из ее тела. — Ты мне показал, что умеешь чувствовать.

— Поверь, я значительнее своего полового органа. А она была именно тем, чем была: обыкновенной старой девой.

— Сейчас ты, вероятно, скажешь, что наши отношения отличались от простого совокупления? — Энн задохнулась от собственной вульгарности.

Сама она не считала, что занималась просто совокуплением. Более того, отказывалась называть Мишеля д'Анжа продажным.

А он тем временем так и не отвел своего взгляда.

— Ложись.

Пальцы Энн сжали его ладони.

— Чего ты от меня хочешь?

— Хочу, чтобы ты меня выслушала и поняла, что я человек, а не жеребец.

Энн не смогла устоять и легла.

Шершавые от шрамов пальцы отвели ее волосы с грудей и плеч и рассыпали по подушке. Майкл, казалось, совершенно не замечал седых прядей. Он протянул руку и опять погрузил палец в серебряный сосуд. Энн в ожидании замерла.

— Когда родные умерли, я находил утешение в шоколаде.

Теперь горячая масса обволокла ее правый сосок — мгновенный жар пронзил ее грудь.

— Пока дядя болел, слуги мне давали все, что я хотел. — Майкл нарисовал окружность вокруг соска. — Таким он меня и застал, когда однажды явился в спальню: в постели, перемазанного шоколадом.

Энн проследила за его взглядом и обнаружила, что он смотрел па ее перепачканную шоколадом грудь. Но в ней не было невинности испачканной мордашки мальчугана. Она подняла глаза. Граф говорил, что его племянник был славным ребенком.

— Он посмотрел на меня и задал всего один вопрос. — Голос Майкла лился монотонным потоком. — Ты сильно любишь шоколад? — Он размазывал коричневую массу по всей ее груди.

У Энн участилось дыхание: от отчаяния и вожделения. Она напрягла мышцы, чтобы побороть желание. Негоже, чтобы все происходило именно так!

— На следующий вечер Фрэнк вкатил дядю в мою спальню. Дядя привез свое творение: начиненную червями плитку шоколада.

Энн невольно вскрикнула, шершавые пальцы в этот момент размазывали мягкий шоколад по ее левой груди.

— Он спросил: представляю ли я, чем питается мать под землей в гробу? И сам же ответил — червями. А потом сказал, если я не съем эту плитку, Фрэнк похоронит меня вместе с матерью заживо. И я съел.

— Мишель! — Это имя непроизвольно слетело с ее губ.

— Я тебе сказал, меня зовут Майкл. — Он поднял голову. Фиалковый цвет его радужек почти полностью поглотила тьма зрачков. — Я — Майкл, достопочтенный Майкл Стсрдж-Борн.

Однако не было ничего достопочтенного в том, что его нанимали женщины. Даже учитывая размер гонорара, который она ему заплатила.

— То, что он совершил с тобой, не извиняет того, что он совершил со мной.