Робин Шоун - Нежный наставник

Элизабет терла под грудью куском мыла. И вдруг подумала: а растирал ли в действительности лорд Сафир лепестки цветов на теле женщины там, где она сейчас натиралась мылом?

Эмма ждала Элизабет в спальне со стопкой одежды в руках. Зайдя за белую ширму, Элизабет натянула хлопковые панталончики, шерстяные чулки и полотняную рубашку, а затем вышла к Эмме, чтобы та помогла ей управиться с корсетом. Элизабет втянула живот и задержала дыхание, чтобы Эмме было удобнее. Двадцать три года она носила корсет, и у нее никогда не возникало ощущения, что это тюрьма из китового уса. За корсетом последовали две нижние юбки. Элизабет почувствовала запах крахмала и мыла.

«А как, интересно, пахнет любовница Эдварда? — неожиданно подумала она. — Эдвард что, тоже трудится, как пестик в ступке, а его любовница похотливо вертит бедрами во все стороны? Или эти движения свойственны только арабам?»

Эмма одернула тяжелое темно-синее платье на Элизабет.

— Подойдите к туалетному столику, пожалуйста, я поправлю вашу прическу, миссис Петре.

Элизабет побледнела.

Накануне вечером Эмма, как обычно, расчесала ей волосы и заплела в косу. Однако, отправляясь на урок, Элизабет собрала косу в пучок. Возвратившись, она предусмотрительно переоделась в ночную рубашку и развесила свою одежду так, чтобы никто не заподозрил, будто она выходила из дома, но совсем забыла распустить косу.

— Спасибо, Эмма, — выдавила она с трудом. Умелые руки служанки ловко управлялись с темно-рыжими прядями, выдергивая заколки, расплетая, расчесывая, вновь заплетая и закалывая их.

— Принести вам шкатулку с драгоценностями?

— Сегодня они не понадобятся.

— Очень хорошо, мэм.

Элизабет вдруг пришло в голову, что Эмма остается для нее такой же загадкой, что и шестнадцать лет назад.

— Ты когда-нибудь была замужем, Эмма?

— Нет, мэм. Хозяева обычно не одобряют браки среди слуг.

— Я бы не стала возражать.

Элизабет встала и повернулась к служанке лицом. Та терпеливо держала на вытянутых руках ее черный плащ. Элизабет просунула в рукава сначала одну руку, затем другую. Шерстяная материя еще не просохла после ее утренней прогулки.

— Ваши перчатки, мэм.

Элизабет заглянула в серые глаза Эммы и… не увидела в них ничего. Ни любопытства, ни неодобрения, ни понимания того, что что-то шло не так.

— Спасибо, Эмма.

— Не забудьте вашу сумочку, мэм.

Элизабет вздохнула с облегчением. По крайней мере ей хватило ума убрать книгу лорда Сафира и свои записи в ящик секретера.

— А мистер Петре… — Она неторопливо натягивала кожаную перчатку. — Он сегодня обедает дома?

— Да, мэм.

Элизабет сосредоточенно натягивала другую перчатку на правую руку.

— Он не поинтересовался, почему я сегодня так долго спала?

— Нет, мэм.

Элизабет невидящим взглядом осмотрела содержимое сумочки. Совершенно очевидно, что ее мужа не интересовали дела жены.

Десятки оправданий промелькнули у нее в голове. Она ухватилась за самое подходящее. Конечно же, поскольку Эдвард очень поздно вернулся накануне, то сам проспал допоздна и не сообразил, что она все еще дома. Сегодня вторник. Даже тяжелый, на конском волосе, турнюр показался ей совсем легким, с души свалилась огромная тяжесть.

Внизу у дверей дома стоял в ожидании темноволосый лакей в короткой черной куртке и черном галстуке.

— Добрый день, — сердечно поздоровалась Элизабет. — Боюсь, что раньше я вас не видела.

Он коротко поклонился, не зная, куда девать руки. В конце концов спрятал их за спину и стал смотреть куда-то поверх ее плеча.

— Я — Джонни, кузен Фредди Ватсона. У него что-то случилось с матушкой сегодня утром. Ну и дворецкий решил, что не будет большой беды; если я заменю его на время.

Фредди, молодой человек лет двадцати, почти год работал в доме Петре. А так как ему приходилось заботиться о матери и младшем брате, больных туберкулезом, то он не жил при доме.

— Простите меня, — с искренним сочувствием произнесла Элизабет. — Дайте мне знать, если Фредди что-нибудь понадобится. Я с удовольствием выдам ему вперед месячное жалованье.

Мужчина кивнул:

— Спасибо, мэм. Я передам ему.

Элизабет терпеливо ждала. Чуть замешкавшись, он бросился открывать дверь.

В гостиной, склонившись друг к другу, Эдвард и Ребекка сидели на обитом материей в цветочек диване. Их головы — его, с черными как смоль волосами, и ее, покрытая черным шелком, — почти соприкасались. При виде Элизабет они замолчали.

Эдвард поднялся, скорее из вежливости, чем в знак уважения к жене.

— Здравствуй, Элизабет. Я тут рассказывал Ребекке, что верхняя палата парламента собирается отменить «Закон о заразных болезнях».

Элизабет разглядывала лицо мужа, его темно-карие, слегка навыкате глаза, аккуратно подстриженные бакенбарды и усы, чуть припухшие губы, постоянно кривившиеся в улыбке.

В воскресенье он не ночевал дома. Накануне вернулся в два часа ночи — и у него не нашлось другой темы для разговора, как предполагаемая отмена «Закона о заразных болезнях».

— Миссис Батлер будет счастлива, — задумчиво произнесла она.

Миссис Батлер, вдова священника и секретарь Национальной ассоциации жен, шестнадцать лет жизни потратила на то, чтобы убедить парламент отменить «Закон о заразных болезнях».

— Это победа всех женщин, — заявила Ребекка, разглаживая морщинку на своем темно-синем шерстяном платье.

Обе они, и Элизабет и Ребекка, посещали больницы для бедных в рамках своей «политической деятельности». Мать, возможно, и забыла о находящихся там немощных и голодающих женщинах, а Элизабет нет.

— Отнюдь не всех женщин, мама.

Ребекка холодно взглянула на нее своими зелеными глазами.

— О чем ты говоришь, моя милая?

Эдвард молча смотрел на Элизабет, словно что-то вычислял для себя в уме. В кои-то веки высокомерная улыбка не кривила его губы.

До нее вдруг дошло, что Ребекка ходила на те же рауты, званые вечера и ужины, что и Элизабет. И до нее тоже должны были доходить слухи, что у Эдварда есть любовница. Почему же ей она ничего не говорила? Почему приняла сторону зятя, поддерживая его деятельность, когда он превратил в посмешище их брачные узы и клятвы, произнесенные у алтаря?

— Женщины с улиц не будут получать медицинскую помощь, — пояснила Элизабет. — Они будут умирать, они и их дети. Они передадут заразу другим людям, и те тоже будут умирать.

— Этот закон унижает достоинство этих женщин, Элизабет, — резко возразила Ребекка. — Проститутки должны проходить обычные медицинские проверки. Женская стыдливость не должна подвергаться оскорбительному вагинальному осмотру.

Элизабет уставилась на мать, не веря своим ушам.

Она была в шоке. Ребекка никогда не называла части человеческого тела своими именами: «конечности» вместо «ног», «перси» вместо «груди», «половые органы» вместо «гениталий». Совсем не к месту Элизабет вспомнился «Благоуханный сад».