Франсин Риверс - Эхо во тьме

— О мой Господь, — пробормотала она, и ее голос, в котором было столько теплоты и радости, напомнил Марку о его собственной радости в тот момент, когда он выходил из воды. — Я не знала.

Он сухо засмеялся.

— Да и к чему тебе знать об этом? Я все равно не могу назвать себя христианином.

— Но Господь верен, Марк. Он сделает из тебя Свой сосуд.

Его улыбка снова погасла.

— Если я только прежде не разобью его на мелкие кусочки. — Марк наклонился вперед, положив локти на колени. — Я знаю, чего Бог хочет от меня. Но я совершенно не хочу этого делать. По крайней мере, не сейчас. А может быть, и вообще никогда.

По ее щекам потекли слезы. Она наклонилась вперед и взяла его руки в свои, дрожащие.

— Своими силами мы не можем делать ничего. Свою волю в нас творит Бог.

Та любовь, с которой она произнесла эти слова, отозвалась в нем удивительным теплом. Ее руки были сильными и в то же время нежными. Он не хотел уходить от нее. И его глаза горели, потому что Юлия была права: Азарь была очень похожа на Хадассу. Его сердце забилось чаще. Как бы он хотел увидеть ее лицо!

Хадасса медленно убрала от него свои руки и отклонилась назад.

Марк смотрел, как Азарь положила руки на колени. Он чувствовал, насколько она напряжена, и хотел, чтобы она успокоилась и поговорила с ним так, как она говорит с его сестрой.

— Мне бы хотелось больше узнать о тебе, — тихо сказал он ей.

— Ты уже знаешь меня достаточно хорошо, мой господин.

Он слегка улыбнулся и наклонил голову. Такая улыбка разбила сердца множества других женщин.

— Я знаю только, что ты лечила больных, помогая Александру Демоцеду Амандину, но не более того.

— Я здесь, чтобы помогать Юлии, мой господин.

— А-а, да. Юлия… — Марк вздохнул и откинулся назад, к стене.

— Ты говорил ей о том, что принял Иисуса как Спасителя, мой господин?

— Какая интересная тема для разговора, — тихо засмеялся он. — Нет.

— Почему нет?

— Потому что она все равно никогда в это не поверит. Я даже не уверен, веришь ли в это ты. Может быть, это вообще был только сон и ничего на самом деле не было. То, что я чувствовал в Галилее, я совершенно не чувствую здесь.

— А что ты чувствуешь?

— Нелады с собственной жизнью.

— Это потому, что ты больше не принадлежишь этому миру.

Марк скривил губы в усмешке.

— Такое чувство у меня появилось задолго до того, как я отправился в Палестину, Азарь. Это мое недовольство живет со мной давно, сколько я себя помню.

— Бог избирает Себе детей с самого начала. С самого рождения в тебе живет жажда живой воды, Марк. И пока ты не начал искать Христа, ты никак не мог заполнить ту пустоту, которая была в тебе. Это может сделать только Иисус. И я молюсь о том, чтобы Юлия тоже стала одним из Его детей.

— Сомневаюсь, что из этого что-то получится.

— Тогда почему она так страдает?

— Потому что умирает от той болезни, в которой сама виновата. Не надейся на то, что она хоть чуточку жалеет о своих прошлых делах.

— Но разве твоя сестра не может испытывать тот же голод, который всю жизнь не давал покоя тебе?

— Давай поговорим о чем-нибудь другом.

— Но разве для тебя есть сейчас что-то более важное, чем необходимость простить свою сестру?

— Я не хочу об этом говорить!

— Она плоть от твоей плоти. Если ее страдания — это воля Божья, они приведут к покаянию, которое откроет ей путь к спасению.

— А если нет? — с холодным вызовом спросил Марк, пришедший в негодование от того, что она возражает ему.

— Тогда она умрет, так и не узнав Христа. Она предстанет перед Всемогущим Богом и будет судима за свои грехи. Ты этого хочешь, Марк? Чтобы Бог осудил ее и навеки бросил в море огня?

Разочарованный, Марк отвернулся, стиснув зубы.

— Мой господин, — мягко сказала Азарь, — Бог повелел тебе вернуться домой, чтобы ты поделился с Юлией Благой Вестью.

— Тогда ты сообщи ей эту весть.

— Я говорю ей об этом. Я говорю ей Благую Весть постоянно. И буду говорить столько, сколько мне позволит Господь.

Он услышал в ее голосе слезы.

— Если она жаждет Бога, она найдет Его так же, как это сделал я.

— Без твоего прощения, Марк, этого не произойдет.

— Пусть Бог простит ее!

— Он обязательно простит ее, если только она попросит Его об этом, но иногда людей надо брать за руку и подводить к этому, потому что сами они боятся сделать такой шаг. Возьми же ее за руку.

Марк сжал кулак.

— Чтоб тебе пропасть! — прошипел он. — Чтоб тебе пропасть за все, что со мной стало.

Пораженная и уязвленная, Хадасса замолчала.

Он почувствовал ее смятение и опомнился.

— Прости, — сказал он, закрыв глаза. — Я сержусь не на тебя. Бог требует от меня слишком многого.

— Разве? Иисус простил тех людей, которые вбивали гвозди Ему в руки и ноги. Он простил тех, кто смеялся над ним, когда Он висел на кресте. Он простил даже Своих учеников, когда те оставили Его. А мы разве не так себя ведем, Марк? Разве мы не грешим, не боимся? Разве мы не слабы в своей вере? Но Иисус все равно любит нас и указывает нам путь к настоящей свободе, к ее истинному смыслу. — Хадасса слегка наклонилась вперед, и Марк почувствовал ее искренность. — Бог простил тебя для того, чтобы ты простил ее.

Марк встал, раздосадованный тем, что ему снова приходится так страдать. Он надеялся на то, что проведет несколько минут в интересной беседе, но вовсе не на то, что услышит слова, которые пробудят в нем совесть и освежат мучительные воспоминания.

— Ты знаешь о прошлом Юлии только отчасти, Азарь. Я знаю все. Если бы и ты знала обо всем, что Юлия натворила, ты бы поняла, почему я испытываю к ней такие чувства.

— Так расскажи мне все.

— Лучше всего этого не трогать!

— Лучше ли?

— Юлия и сама может во всем исповедаться. И если она нуждается в прощении, то пусть обратится за ним к Богу!

Марк повернулся и пошел прочь, Хадасса смотрела ему вслед. Чувствуя тяжесть в сердце, она склонила голову для молитвы. Она долго еще сидела в алькове, когда все в доме уже уснули. Потом она, наконец, встала и сама отправилась спать.

Марк же, чувствуя себя бесконечно одиноким, стоял в тени верхнего коридора и наблюдал за ней.

Марк сидел с матерью на балконе и рассказывал ей о своих делах, глядя на голубей, клюющих хлебные крошки, которые приготовил для них Юлий. Марк держал мать за руку, поглаживал ее и думал о том, как было бы хорошо, если бы мать говорила достаточно ясно, чтобы он мог ее понимать. Когда он впервые увидел ее после возвращения домой, она все время повторяла: «Ха… да…». При этом она пристально смотрела ему в глаза, и он понимал, что она хочет сказать ему что-то очень важное. Но постоянное напоминание о Хадассе приносило Марку только боль. И мать наверняка это понимала, потому что совершенно перестала напоминать ему о ней.