Елена Арсеньева - Лаис Коринфская. Соблазнить неприступного

Клеарх деликатно стоял в стороне, но не упускал ни слова из разговора.

Когда свет лампиона упал на лицо вошедшего, Лаис изумленно отшатнулась.

Это оказался Мавсаний, раб Артемидора!

— Ты узнала меня, госпожа? — спросил он.

— Нет, — стремительно соврала Лаис. — В жизни тебя не видела!

— И ты не была минувшей ночью в усадьбе Главков? — не без ехидства спросил раб.

— Конечно, нет! — со всем возможным возмущением вскричала Лаис.

— Если так, откуда мне известно, что именно той ночью ты потеряла одно из украшений для своих ногтей? — спросил Мавсаний. — Зеленое, с серебром… Изволь показать руки!

Лаис невольно спрятала за спину руку с дактило на указательном пальце.

Мавсаний держался без тени смущения и подобострастия. Так мог вести себя только человек, который совершенно уверен не только в себе, но и в том, что хозяин непременно заступится за него и ни в коем случае не позволит причинить ему зло.

— Что все это значит, Лаис? — настороженно спросил Клеарх, подходя ближе.

Лаис взглянула на него c мольбой:

— Это из-за моего испытания… ты же знаешь, мне выпал жребий соблазнить неприступного…

— Да, я слышал об этом, — кивнул Клеарх. — Жалею только, что это не я, тогда тебе не пришлось бы тратить силы! Но мне так и неизвестно, на кого именно указал жребий. Погоди… да ведь это раб Главков, вернее, раб Артемидора… Неужели тебе выпало совратить самого Артемидора?! Бедная моя девочка, совратить Артемидора невозможно, это всем известно! Это примерно то же самое, что искусить Демосфена, который ненавидит и презирает всех гетер!

Лаис скорчила брезгливую гримасу.

— Ого, — усмехнулся Клеарх, — я вижу, ты знакома с этим афинским краснобаем! Между прочим, он должен прибыть на ваше открытое испытание по общим знаниям, а потом остаться на искушение по жребию.

— Надеюсь, он в пути сломает ногу, — буркнула Лаис.

— Чем он перед тобой провинился?! — изумленно спросил Клеарх.

Лаис пожала плечами. Рассказывать об их с Демосфеном единственной мимолетной встрече в Афинах не было ни малейшего желания. Так же, как вспоминать, что неприязнь к знаменитому омилитэсу [26] Олимитэс в Древней Греции — то же, что оратор в Древнем Риме. в ней посеяли рассказы о его трусости во время боев афинян с македонцами.

— Ну хорошо, — покладисто кивнул Клеарх, — не хочешь говорить — и не надо. Вернемся к Артемидору… Еще раз повторяю — его совратить невозможно!

— Позволь тебе возразить, господин! — низко кланяясь, возразил Мавсаний. — Есть для этого путь, и я пришел подсказать его госпоже.

Услышав это, Лаис онемела от изумления.

— Ты?! — недоверчиво проговорил Клеарх. — Возможно ли такое? Мавсаний, подумай только, что ты говоришь? Ты пришел, чтобы предать своего господина?! За это ты достоин смерти!

— Я служу не только этому прекрасному, но неразумному ребенку, которому дано прозвище Апрозитос, но и всему роду Главков, — тихо сказал Мавсаний. — Мой отец служил Главкам и мой дед. И вот теперь я вижу, что этот древний и могучий род может пресечься из-за упрямства моего молодого властелина. Если бы вы знали, до чего его нежелание жениться и зачать наследника довело его несчастную мать! Она едва не лишила себя жизни! Артемидор вырвал нож из ее рук и дал клятву, что женится… если будет совращен женщиной, перед которой он не сможет устоять. Но это было два года назад, а Артемидор по-прежнему продолжает предаваться своей безумной страсти, не глядя ни на одну женщину.

— А как же наряды, украшения, сандалии, парики? — с любопытством спросила Лаис. — Для кого они?

— Это тайна, в которую я помогу тебе проникнуть, госпожа, — сказал Мавсаний. — И если с твоей помощью нам удастся сломить Артемидора, я готов буду понести кару за предательство, ибо я исполню свой долг перед родом Главков!

— Господин, — произнес Мавсаний дрожащим голосом, — сделай милость, не ходи сегодня в подвал.

— Если ты еще раз назовешь его подвалом, я велю сечь тебя плетьми, — холодно отозвался Артемидор. — Смотрю, твоя спина уже зажила?

Не далее как в прошлой декаде [27] Месяц в Древней Греции делился на три декады. Мавсаний уже был отправлен на порку. Тоже непозволительно ворчал насчет страсти Артемидора… Потом на время притих, но вот снова приступил!

Однако сейчас угроза, видимо, подействовала, потому что Мавсаний поклонился с невеселой улыбкой:

— Я твой раб, господин, моя жизнь в твоей власти, да и спина тоже.

— Я рад, что ты это понимаешь, — буркнул Артемидор. — Подай вина!

Мавсаний поднес ему чашу. От одного запаха начинала приятно кружиться голова, а уж после того, как Артемидор сделал несколько глотков, сердце его согрелось, досада на Мавсания отступила, и весь мир словно бы исполнился той блаженной неги, которая уже овладела им самим.

Он любил эти мгновения ожидания, надежды… Она никогда не сбывалась, но Артемидор уже и не ждал ничего иного, кроме того, что получал. Любовь сбывалась в его сердце, и это было главное, а тело… Ну что ж, это во всяком случае лучше, чем любить мальчишек или красивых животных!

Несколько лет назад он прочел историю о каком-то человеке, который был влюблен в статую юного Эроса, обращался к колдунам, чтобы его оживить, а потом умер от этой любви. Но Артемидор, как ни становилось ему грустно при частых воспоминаниях о любви столь же безнадежной, как и его собственная, все же радовался, что нашел способ удовлетворять свою страсть, одновременно и возвышенную — и грубую, земную.

Он пошел было к сундуку, чтобы достать новые наряды и украшения, однако Мавсаний внезапно сказал:

— Да простит меня господин мой Артемидор… ты всего лишь вчера поднес своей возлюбленной великолепные ткани и камни. И взял новый парик… Черный как смоль, весь в локонах… Может быть, она еще не успела насладиться твоими подарками? Женщины, конечно, любят разнообразие, но точно так же они любят подолгу рассматривать то, что у них уже есть!

Его слова показались Артемидору разумными, тем более что дивная ткань из Индии, в которую он облек любимое тело не далее чем вчера, в самом деле была так легка, красива, так шла прекраснейшей из женщин… Прежде чем совлечь покровы с тела возлюбленной и насладиться им, Артемидор вновь полюбуется изяществом и роскошью ее одеяний.

На миг ему стало бесконечно грустно при мысли, что никто и никогда больше не увидит этой утонченной красоты, которой он владел, что не дано ему похвастаться ею перед другими мужчинами, которые знай рассказывают о красоте своих невест и жен, частенько привирая при этом.

И, словно почуяв это мгновение слабости, Мавсаний вновь простонал умоляюще: