Лавирль Спенсер - Колибри

– Не могла бы ты мне принести и ремень для правки бритв, Эбби? – спросил он, казалось, не догадываясь, что творится в душе Эбби. У А там определенно что-то происходило.

Какое-то горько-сладкое переживание. Она находилась теперь в доме, наполненном звуками, запахами и другими признаками присутствия в нем мужчины, чего, как она думала, никогда не произойдет. Он брился, принимал ванну и одевался здесь и раньше, но теперь он делал это все, готовясь оставить мисс Абигейл. Теперь она знала каждую мышцу, скрытую его брюками, каждую складку кожи под лезвием бритвы, каждую прядь волос под расческой и теплый запах тела. Теперь она хотела остановить время и запретить Джесси красоваться перед кем-нибудь еще, кроме нее. Но она не имела на это права.

Поэтому она пыталась не смотреть на его голые плечи, наклоненные к зеркалу, склоненную в сторону голову и глаза, следящие за бритвой возле уха. Она пыталась не влюбляться в запах крема для бритья, наполнивший ее кухню – – кухню старой девы. Она пыталась не смотреть на дорогой материал новых брюк, одетых Джесси. Она пыталась не замечать свисток поезда 9:50 из Денвера, когда он разнесся по дому, того самого поезда, который привез Джесси сюда. Она притворилась, что полуденного поезда, который увезет его отсюда, не будет.

– Я оставил сдачу на письменном столе в гостиной, – сказал он, вытирая лицо, и склонился, чтобы причесать усы.

Абигейл никогда не видела, чтобы он это делал. Она оторвала свой жадный взгляд от Джесси и вышла в гостиную, где в бессилии уселась перед письменным столом и, стараясь выглядеть по-деловому, начала просматривать какие-то документы. На сердце становилось все тяжелее. Джесси вошел в спальню, и из-за двери послышался шелест одежды, стук ботинок, звякание пряжки, мягкий свист сквозь зубы, и все это прерывалось секундными перерывами затишья, во время которых воспаленное воображение Абигейл рисовало в ее мозгу слишком знакомые ей, запретные картины.

А потом Джесси вышел.

Он перешагнул порог спальни, и мисс Абигейл пришлось собрать всю свою силу воли, чтобы не охнуть и не открыть рот от изумления. Он выглядел незнакомцем, каким-то замечательным щеголем. Со странным выражением лица, помедлив, он смущенно погладил свой жилет. Бронзовая кожа под густыми усами контрастно выделялась высоким тугим воротником-стойкой ослепительно белого цвета, изогнутые уголки которого образовывали возле кадыка букву «V». Шелковый, полосатый галстук, завязывающийся свободным узлом с двумя длинными концами, был тщательно затянут и заколот булавкой. Воротник двубортного жилета выглядывал из-под отворотов безупречной визитки, более короткой и облегающей, чем сюртуки, которые мисс Абигейл видела по воскресеньям в церкви. При виде Джесси замирало дыхание. Ведь в этом городе шахтеры ходили в испачканных, мрачного цвета штанах на растянутых подтяжках поверх серых нательных комбинезонов. Весь костюм Джесси был выдержан в изысканных тонах и напоминал Эбби расцветку головы селезня.

Она внезапно почувствовала сильный укол ревности и опустила глаза, чтобы в них нельзя было ее прочитать. Он вырядился павлином перед отъездом, в то время как раньше Абигейл с трудом могла заставить его надеть ботинки и рубашку.

Она проговорила, глядя в стол:

– Ты нашел все эти... шмотки на Разъезде Стюарта?

Он думал, что она обрадуется, увидя его, наконец, одетым прилично, но дешевое словечко явно говорило о раздражении и порицании.

– Ты, кажется, удивилась, но не должна бы. – Он грациозно приблизился сбоку к столу и слегка коснулся его поверхности пальцами. – Железной дорогой привозят сюда все, что есть на Востоке. Янки больше не имеют монополии на самые современные товары.

– Хм, – фыркнула она, – я полагала, ты по крайней мере выберешь менее кричащий цвет.

– А чем плох этот цвет? Он называется ярь-медянка, как мне сказали, и очень моден сейчас на Востоке и в Европе.

– Ярь-медянка? В самом деле? – презрительно заметила мисс Абигейл, приподняв бровь на пальцы Джесси, которые не давали ей покоя, как она ни старалась игнорировать их. – Павлиньи оттенки были бы и то более приемлемыми.

– Павлиньи? – Джесси наконец убрал руку со стола, чтобы поправить отвороты. – Ну это не больше похоже на павлина, чем туфли, присланные стариной Мелчером.

Она рефлексивно спрятала ноги за ножками стула и про себя решила, что ярь-медянка не такая уж противная. Это был насыщенный, мужской и в высшей степени приличный цвет. Но все это не имело значения, так как сердил ее вовсе не цвет, и к этому моменту они оба знали это.

– Возможно, дело не в том, что это павлиний цвет, а в гом, кто его носит, – сказала она строго и заметила, как ощетинился Джесси.

– Почему бы вам не определиться с тем, что вам от меня надо, мисс Абигейл? – спросил он с чувством, имея в виду, конечно, одежду, но Абигейл покраснела, вспомнив свою ночную просьбу. Она поджала губы.

– Это должна быть жизненно важная встреча, на которую вы идете, раз она вызвала такое превращение, ведь я ни за деньги, ни за любовь не могла заставить вас надеть рубашку!

Их глаза наконец встретились, сомнительная, неудачно выбранная фраза мисс Абигейл приобретала неожиданный пикантный смысл.

– Ни за деньги, ни за любовь? – повторил Джесси, медленно и тщательно выговаривая слова.

Она поняла, что и то, и другое имело место за последние десять часов.

– Не смейте толковать эти слова фигурально, сэр! – огрызнулась она. – Уходите! Отправляйтесь на свою встречу tete-a-tete – в своем костюме цвета ярь-медянки. Но не забудьте захватить с собой свои повседневные штаны. А то, мало ли, когда их вам отправят!

Они прожигали друг друга взглядами, но Джесси раздумывал, как бы ему выбраться отсюда полюбовно, не вступая в дальнейшие взаимные обвинения. В конце концов он принял расслабленную позу и покачал головой, глядя в пол.

– Эбби, – спросил он умоляюще, – ради Бога, неужели мы не можем попрощаться, не начиная всего этого опять?

– Зачем? Намного привычнее видеть, как вы уходите с гневным взглядом.

Джесси понял, что это была правда: выбрав в качестве защиты гнев, Абигейл не нуждалась в уговорах и извинениях. Джесси присел на корточки рядом с ее стулом. Абигейл уставилась немигающим взглядом в глубины ящика стола.

– Эбби, – сказал он тихим голосом, взяв ее сжатую в кулак руку, – я не хочу покидать тебя в гневе. Я хочу, чтобы ты улыбалась, и хочу улыбаться сам.

– Вы меня извините, но сегодня утром у меня нет особых причин для улыбок.

Он вздохнул, посмотрел на нее и рассеянно гладил свои пальцы, державшие кулак Эбби, который он положил себе на колено.

Черт! Черт! – думала Абигейл, почему от него пахнет так хорошо, почему он так прекрасно себя ведет? Почему только теперь?