Лейла Мичем - Дикий цветок

Томас видел, как сын с трудом сглотнул подкативший к горлу непрошеный комок.

— Я буду скучать, — сказал Вернон. — Рыбалка без них будет уже не та.

— Они тоже так думают… — Ранд повернулся к Томасу. — Всего хорошего, мистер Томас. Передайте Петунии, что мы ей напишем.

Томас и Вернон молча наблюдали за тем, как первенец того самого Джаспера скрывается вдали. Он и его брат Вилли всю свою жизнь прожили на плантации. Томас водился с ними, будучи мальчишкой. Его сын дружил с их сыновьями. Джаспер приехал в Техас вместе с Толиверами и стал неотъемлемой частью истории Сомерсета. Он был похоронен на почетном месте кладбища, на земле, которую когда-то собственными руками расчищал от леса.

— Папа! А почему ты не можешь продать им землю, на которой они работают? — часто моргая, задумчивым тоном осведомился Вернон.

Томас рукою приподнял подбородок сына и взглянул мальчику в глаза. Сейчас Вернон был ему по плечо, но пройдет немного времени, и он догонит отца.

— Существуют вещи, которые слишком важны, чтобы давать нашим личным симпатиям вмешиваться в дело, сынок. Сомерсет очень важен для нас. Эта земля принадлежит Толиверам. Ни один акр не должен быть продан, ни за какую цену, каковы бы ни были обстоятельства. Только мы должны быть хозяевами этой земли — никто другой. Ты меня понял?

— Да, папа.

Томас кивнул. Он не сомневался, что мальчик запомнит его слова. Вернон во многом напоминал его самого в четырнадцать лет. Любовью к этой земле Вернон проникся еще в детстве, когда, держась за руку отца, топотал маленькими ножками между рядами хлопчатника. Шалун Дэвид, которому исполнилось уже одиннадцать лет, тоже любил Сомерсет. Томасу посчастливилось иметь двоих сыновей, каждого из которых он обучил искусству управления плантацией так же хорошо, как гончих обучают искусству охоты. Дэвид сегодня тоже должен был поехать на плантацию, но Томас разрешил ему остаться и поиграть в эту новую игру, бейсбол, — суббота все-таки. Оба его сына понимают, что следует делать, если ты Толивер. Никто из его сыновей не будет жить на всем готовеньком, злоупотребляя его щедростью. Никто не станет иждивенцем, прихлебателем, позорящим славную фамилию Толиверов. Никто не будет наслаждаться богатствами, не заслужив их собственным трудом.

Дочь также осознает свои обязанности в качестве члена семьи. Она уважает традиции и наследие предков. Вспомнив о Регине, Томас невольно заулыбался. Сыновья — от Бога, дочери — от ангелов.

Сегодня утром Регина ему заявила:

— Папа! Петуния и Эми грустят.

Она была первой среди его детей, кто стал называть Томаса папой. В ее произношении это звучало как «па-па». Мальчики переняли эту форму обращения у сестры. Регина часто становилась «законодательницей мод» в доме. Другие перенимали ее манеру выговаривать слова, копировали ее поступки. Из всех Толиверов она больше всего подходила на роль аристократки духа — доброе сердце, сильная воля, великодушие и природная грация. Что ни говори, а было в его дочери что-то величественное, царственное.

— Я знаю, золотце, — ответил отец.

— Братья Петунии с семьями покидают Сомерсет. Можно ли их удержать?

— Нет. Они едут по собственной воле.

Томас редко когда отказывал своей дочери. Ее разочарование больно резануло его по сердцу. Секунду отец всерьез раздумывал, не следует ли предпринять чего-нибудь, чтобы досада исчезла с этого милого, покрытого веснушками личика, но потом притянул ее к себе. В двенадцать лет Регина все еще оставалась девочкой, с радостью сиживающей у отца на коленях. Большинство отцов постарались бы отделаться подарком, купив тем самым расположение дочери, но Регина была не из таких. Никакая «взятка» не смогла бы изменить ее первоначального мнения. Ее любовь не продавалась.

— Они едут туда, где, как им кажется, будет лучше, — сказал он.

Дочь нахмурилась.

— Лучше, чем в Сомерсете?

— Да.

— Лучшего места, чем Сомерсет, нет.

Томас пожал плечами.

— Я тоже надеюсь, что ничего лучше они в Канзасе не найдут.

Всякий раз, когда на него находила хандра, как сегодня, к примеру, Томас думал о своей семье, и у него повышалось настроение. Ему в жизни и впрямь очень повезло. У него есть очень деятельная жена и любящая мать, трое замечательных детей, которые зовут его папой, и память об отце, которого он обожал. Иногда его сердце настолько переполняли любовь и гордость, что казалось, еще немного, и оно не выдержит.

— Почему ты улыбаешься, папа?

В голосе Вернона прозвучало неодобрение. У мальчика на глазах еще недавно были слезы, а его отец улыбается.

Томас обнял сына за плечи, когда они повернулись, чтобы идти в контору.

— Я думал о том, насколько мне повезло с вами тремя, мои дети, — промолвил он.

— Мы — наследники Сомерсета. Я правильно говорю?

— Ты все правильно говоришь, сынок. Вы — наследники Сомерсета. Хотел бы я, чтобы ваш дедушка дожил до этого времени и собственными глазами увидел, что никакого проклятия на эту землю не наложено.

— А что такое проклятие?

Томас пожалел о вырвавшемся у него замечании. Если Вернон чем-то заинтересован, то становится похож на пса, у которого уже не заберешь его кость.

— Это такое суеверие, — принялся объяснять отец сыну. — Один человек насылает на другого разные беды в наказание за плохие поступки.

— Дедушка плохо с кем-то обошелся?

— Нет. Он… принес жертву ради благополучия Сомерсета.

— А какую жертву?

— Я уже и не помню точно.

— И какого проклятия он опасался?

Томас не знал, что ответить. Желтая лихорадка, свирепствовавшая доселе в Луизиане, уже вторглась в пределы Восточного Техаса, но все окна особняка на Хьюстон-авеню теперь прикрывало новое изобретение — тончайшая металлическая сетка, не дающая попасть внутрь переносящим болезнь насекомым. Впрочем, всегда оставалась опасность повторной эпидемии холеры и прочих эпидемических болезней. Дети гибли от несчастных случаев, в мгновение ока отнимающих у них жизни. Вот только злые слова, произнесенные матерью его отца полстолетия назад, не имеют ко всему этому ни малейшего отношения. Как бы там ни было, не поборóв до конца собственной суеверности, Томас не хотел рассказывать сыну о страхах его деда насчет того, что жгучие слова прабабушки имеют хоть какое-то отношение к жизни и смерти наследников рода Толиверов. Сайлас Толивер зря волновался. Да, его первенец погиб, но Джошуа, да упокоит Господь его любящую душу, не был бы достойным продолжателем дела своего отца. Настоящий наследник Сомерсета остался жив и невредим. Его внуки тоже будут носить фамилию Толиверов, а плантация перейдет по наследству следующим поколениям.

— Не будем тратить время на всякую чепуху, — сказал Томас сыну. — Проклятий на свете не существует.