Грегор Самаров - На берегах Ганга. Прекрасная Дамаянти

Дамаянти, совершенно по-европейски и с грацией, восхитившей бы всех даже в изысканных салонах Лондона, протянула ему руку. При пожатии этой теплой, мягкой ручки и в блеске темно-синих глаз, выглядывавших из-под тени пушистых ресниц, словно таинственные звезды летней ночи, молодой человек почувствовал, как кровь прилила к голове. Нункомар попрощался и поспешно вышел.

Он быстро надел богато украшенный драгоценными камнями пояс, прицепил саблю с дорогим клинком и, выйдя на средний двор, сел в поданный ему паланкин. Народ провожал шествие магараджи громкими криками и благословениями. Индусы видели в кем брамина чистейшей крови, любимца богов, властителя, будущего друга могущественного губернатора и, может быть, преемника гордого и строгого Риза-хана. Нункомар, улыбаясь, кланялся во все стороны. Его лицо казалось таким спокойным, будто ничего особенного не случилось, зато сердце его забилось сильнее от гордого чувства, что наконец сбываются его честолюбивые надежды и желания.

Некоторое время сэр Вильям стоял перед Дамаянти молча. Когда наконец он поднял глаза на индуску, откинувшуюся на подушки мягкого кресла, то почувствовал себя ослепленным. Она как будто ждала, что он заговорит, но молодой человек был не в силах найти слова. Он боялся, что чувство, так сильно овладевшее им, невольно прорвется наружу.

— Итак, милостивый государь, — начала наконец красавица бегум со своеобразным звучным акцентом, придававшим английскому языку в ее устах особенную прелесть, — вы приехали сюда, чтобы ознакомиться с жизнью на берегах наших священных рек… Спрашивайте, я буду отвечать вам, как приказал мой высокий супруг и повелитель, — прибавила она, задорно улыбаясь, — я же со своей стороны буду продолжать закидывать вас вопросами. Вы мне рассказывали, что женщины у вас принимают участие во всем наравне с мужчинами. Они вместе с ними пекутся о судьбах народов, и даже голос их бывает решающим. Ведь царствовали же в ваших странах женщины. У нас такого не бывает… Мы, бедные женщины Индии, существуем для того, чтобы служить для мужчин забавой и развлечением, когда им вздумается отдохнуть от забот и жизненной борьбы, и поэтому жизнь наша ограничивается нашими домами.

— А разве участь ваша, — начал наконец сэр Вильям, — не самая лучшая, и ваше призвание не самое благородное?.. Разве красота и привлекательность женщины не страдает от ее участия в заботах и борьбе за существование? Не должна ли она воодушевлять мужчину к новой отваге, когда он вернется домой в тихую пристань любви после многотрудной борьбы?

Он говорил горячо. Дамаянти нетрудно было угадать, что для него лично не могло бы существовать лучшего счастья, как отдохнуть у ног ее. Она улыбнулась с полунаивным, полубессознательным кокетством.

— Может быть, — сказала она, — может быть, это и верно! Может быть, нежный цвет жизни и стирается от соприкосновения его с жестоким, холодным миром там вдали, если… если только тихое царство света и тепла, о котором вы говорите, действительно является царством любви.

Женщина замялась. По губам ее скользнула грустная улыбка, и она, покраснев, опустила глаза перед пламенным взглядом сэра Вильяма, как будто хотевшего читать в глубине души ее.

— Я читала про Ромео и Джульетту, — говорила бегум, — которые сходятся друг с другом вопреки страшной ненависти своих семейств, наслаждаются высшим блаженством и счастьем жизни в то время, когда над ними витает смерть. О, как хорошо, должно быть, жить таким образом! Кровь тогда течет по жилам горячими волнами, и душа возносится высоко над презренным миром, прямо в звездные миры…

Она встала, подняла свои красивые руки кверху, и глаза ее запылали страстью, грудь поднималась от прилива горячего дыхания. Так, должно быть, ожидала своего Ромео Джульетта; так, должно быть, расцветала их любовь на насыщенной кровью почве смертельной ненависти. Сэр Вильям едва был в силах сдерживаться: ему пришлось призвать на помощь всю силу воли, чтобы в присутствии прислужниц, отошедших к стенам комнаты, не пасть к ногам Дамаянти.

— Насколько иначе, — продолжала она, — насколько иначе все у нас! Мечты, вечные мечты вместо настоящей жизни. Послушайте, например, как наш поэт Уайадевас описывает весну любви. Это мило, очаровательно, но не пылает страстью, как любовь ваших героев.

Она подозвала одну из девушек и отдала ей приказание. Тотчас же были принесены музыкальные инструменты, и прислужницы начали тихую музыку, ритм которой служил аккомпанементом словам Дамаянти:

— «Западный ветерок, шутя, играет с цветами и навевает прохладу в долину с холмов Малайи. С вершин деревьев звучит пение соловья и жужжание медовых пчел. В то время сердце девы наполняется страстной тоской о далеком возлюбленном; как цветок бакулового кустарника открывается для поцелуев пчел, так и она открывает уста для его поцелуев»…

— Как это прелестно! — воскликнул восхищенный сэр Вильям, когда Дамаянти умолкла, а музыка замерла в легком аккорде. — Чтобы постигнуть красоту этой поэзии, нужно испытать жгучие лучи солнца этой страны, нужно видеть сияние цветов лотоса и, — прибавил он вполголоса, — слышать эту чудную поэзию любви из уст Дамаянти!

Прекрасная бегум читала в его глазах истинное восхищение.

— Я полагаю, — сказал он неуверенно, — что сила и отвага мужчины обновляются, когда он после тяжелого труда может очутиться в ароматном саду поэзии, открываемом ему любящей рукой. У магометан женщина — рабыня, у нас она помощница мужчины, здесь же, в Индии, женщина — дивная богиня, подающая мужчине нектар бессмертия…

Дамаянти покачала головой.

— И все-таки у вас в Европе мужчины горды и сильны, как кедры, а у нас — слабы и гибки, как тростник в джунглях… Гораздо охотнее покоилась бы я под тенью кедра, нежели стала бы гнуть колеблющийся камыш по своему желанию. Лучше бы я имела властелина, нежели покорного слугу. У нас на первом плане всегда рыдающий, молящий, страдающий мужчина, выпрашивающий себе благосклонность возлюбленной, а насколько прекраснее было бы, если бы мы, увлеченные порывом собственного сердца, могли пасть к ногам его. Послушайте песню, которую поет подруга гневающейся девы, чтобы уговорить ее простить возлюбленного…

Она снова позвала одну из своих прислужниц. Та подошла и нараспев, обращаясь к Дамаянти, спела по-индусски первую строфу песни, сопровождая ее выразительной мимикой и жестами, как будто она убеждала лично Дамаянти. После каждой строфы она останавливалась, и Дамаянти передавала смысл песни по-английски.

При последней строфе прислужница, представляя содержание стихов пантомимой, схватила руку своей повелительницы и подвела ее к сэру Вильяму, как будто возлюбленным был он, а она возвращала ему гневающуюся подругу.