Гюи Шантеплёр - Невеста „1-го Апреля“

Он не ошибался, этот проницательный друг. Не раз со времени своего приезда в Париж Мишель готов был уже почти уступить, идти спросить у Сюзанны объяснение, которого он желал, боясь его в то же время. Однако, он устоял. Ни письма, ни депеши! Как тянулись часы!

Мишель рассчитал: письмо Сюзанны, написанное в Париже при выходе из вагона, должно было быть в Ривайере в полдень, — в 4 часа самое позднее… Правда, могло быть, что молодая девушка лишь на следующий день исполнила свое обещание, но даже в этом случае депеша Колетты уже давно должна прибыть… Сюзанна не написала… или… что она написала, Боже мой?

Тоска становилась невыносимой. На следующий день Мишель напишет или пойдет на улицу Сен-Пер. Достаточно уже и этих двух с половиною дней томительного беспокойства!

После дня хлопот и суеты, он вернулся, чувствуя себя очень одиноким и очень унылым, в квартиру, где столько вещей напоминали ему об его благосостоянии и о тонких наслаждениях прежних дней; он испытывал однако большую потребность в одиночестве и в отдыхе.

Слуга вышел; ничьи шаги, никакой шум не отвлекали Мишеля от его мыслей. Редко, через большие промежутки времени, проезжала по улице карета. Шум, сначала глухой, отдаленный, рос, расширялся, разражался громко под окнами, затем, ослабляясь, незаметно уменьшался, исчезал опять в тишине.

Тремор опустился на диван в курительной, где несколько месяцев тому назад он так долго разговаривал с Дараном и оставался так, неподвижно, с потухшей папироской, углубленный в какие-то размышления.

Ему казалось, что он принял довольно сильное наркотическое средство, достаточное, чтобы парализовать его члены, но слишком слабое, чтобы действовать таким же образом на его мысли.

Он услышал звон колокольчика у дверей, но так неясно в том почти гипнотическом состоянии, в котором он находился и которое его уединяло, делало невосприимчивым к окружающим предметам, что мысль пойти отворить не промелькнула у него в уме. Раздался второй звонок, более сильный; тогда молодой человек вспомнил, что он назначил Дарану час, в который он рассчитывал вернуться, и живо поднялся.

Сначала Мишель различил в рамке открытой двери только силуэт женщины, тоненькой, одетой во все темное, затем почти тотчас же, сразу, как будто сияние окружило пришедшую, он узнал Сюзанну, и что-то странное произошло с ним; между тем как волна радости хлынула к его сердцу, у него явилось неясное подозрение о капризе, об умышленной жестокости. В тот самый момент, когда, в безумном восторге он почти верил в тщетность своей тревоги, он живо вспомнил пережитое за последние дни; из этих сложных чувств родилась пламенная злоба, страстный гнев против этого хрупкого существа, явившегося к нему так неожиданно. Он не задавал себе вопроса, узнала ли Сюзанна о несчастии с Парижским банком или ему еще придется ей это сообщить. Он уже об этом не помнил, по крайней мере как о побудительной причине безрассудной выходки, совершенной третьего дня; он думал, он помнил только об одном: как жестоко он только что страдал, что в два дня, ему казалось, он пережил целую жизнь; и вот она опять была тут, так как ей пришел каприз вернуться, может быть, весело улыбаясь, ожидая, пожалуй, чтобы просили у нее прощения, которого следовало бы ей самой вымаливать, и скорее всего не подозревая о тех мучениях, которые были причинены ею бессознательно, забавы ради.

— Это я, — сказала мисс Северн голосом, которому она старалась придать спокойствие и даже развязность, между тем как сама задрожала, лишь только открылась дверь и она увидела его.

Не говоря ни слова, Мишель провел ее в курительную, затем запер за собою дверь и вернулся к молодой девушке.

— Не будете ли вы наконец так добры, — сказал он, — осведомить меня о том, что здесь происходит вот уже два дня? Вы не только оставляете Кастельфлор, как беглянка, но даже не считаете нужным написать хоть несколько слов Колетте или мне, вы…

Слезы брызнули из глаз Сюзанны. Она сделала инстинктивный жест, как бы умоляя пощадить ее от резких слов.

— Я ушла, потому что Клод рассказал мне… потому что я думала, что… ужасные вещи! И затем… пришел Даран, и он мне сказал, что вы разорены, что вы станете бедным, маленьким провинциальным архивариусом, что вы не хотите больше на мне жениться…

Мишель слушал со страшным напряжением в лице, с бледными губами, не смея говорить, не смея угадывать, что скажет Сюзанна; вся жизнь его существа сосредоточилась во взгляде, которым он испытывал взволнованное лицо молодой девушки.

На одно почти незаметное мгновение мисс Северн остановилась, затем, сложив руки и наполовину плача:

— О! Мишель, — молила она, — я буду работать, если нужно… Умоляю вас, женитесь на мне, несмотря ни на что, я…

Но уже с заглушенным криком, с криком почти мучительного упоения, Мишель ее схватил, заключил в свои объятия. И в продолжение долгого момента он удерживал ее таким образом подле себя, не находя слов, чтобы высказать, какую он испытывал торжествующую радость, теряя всякое представление о времени, о событиях, о вещах, окружавших его, — с затуманенными глазами, с шумом моря в ушах, не видя даже ее, возлюбленную, испытывая только ощущение ее нежного, доверчивого, совсем близкого присутствия, аромата ее волос, живую теплоту ее лба, терпкий вкус ее слез, безумное волнение ее бедного, маленького сердечка.

Когда он заговорил, это было как бы во сне, совсем тихо, с бессмысленным страхом оживить пережитые горести,

— Вы ведь хотели выйти замуж только за богатого?

— Я не знала…

— Вы меня немножко, значит, любите?

Маленький проблеск улыбки показался сквозь лившиеся обильно слезы.

— Немного, — прошептала она, — да, это так…

— Моя Занночка, мое любимое дитя, мое сокровище. Я вас боготворю.

Теперь он на нее смотрел, ею любовался; он удивлялся, находя ее в одно и то же время совершенно изменившейся и совсем тою же; он целовал ее волосы, целовал ее слезы, наслаждаясь более спокойно, более сознательно чем в первую минуту блаженством быть любимым ею настоящей любовью, любовью более сильной, чем события, и достаточно могущественной, чтобы над ними господствовать, чтобы их, может быть, изменить, чтобы превратить горести в радости и заботы во взволнованное счастье…

Затем Сюзанна села на то место, на котором он так много страдал из- за нее минуту перед тем.

Тогда мечта, так часто вызываемая маленькой невестой и которая еще третьего дня переживалась ею в ее отчаянии, осуществилась.

Так же, как на следующий день после бала в Шеснэ, она увидела у своих ног нелюдимого владельца башни Сен-Сильвера. Он крепко держал маленькие, дрожавшие ручки и, доверчивый, он наконец дал заговорить своему сердцу. Совсем тихо, не обдумывая, он говорил молодой девушке множество вещей: что он ее страстно любит, что он ее боготворит, что он счастлив, что он давно уже ее обожает, что он никогда не осмеливался ей это сказать из опасения, что он не любим ею так же сильно, как он любит, и что, однако, он страдает от своего молчания и что он ревновал ее к Деплану, к Полю Рео, ко всем… Он говорил, что он еще достаточно богат, чтобы устроить своей возлюбленной обеспеченную и спокойную жизнь, что он ее достаточно любит, чтобы эта жизнь была счастлива, он, однако, прибавил, что если бы ему даже пришлось сделаться „бедным, маленьким провинциальным архивариусом “ или чем-нибудь в этом роде, никогда у него, любимого ею, не хватило бы мужества отказаться от нее, даже если бы пришлось принять ее жертву, видеть ее участницей в общей борьбе. И каких только тут не было проектов насчет будущего, импровизированных, несвязных, немного безрассудных! Он говорил, как они устроят свою жизнь, что он будет много работать с радостью в сердце, что они будут скромно жить в Париже и что, может быть, им удастся сохранить башню Сен-Сильвер… И затем опять, что он любит, что он обожает свою Сюзи, свою маленькую Занночку и что он счастлив!