Лора Бекитт - Запретный рай

— А ты, арики? Уговор был такой: мы сохраняем вам жизнь, если спустятся все!

Кричал Морис Тайль, рядом с которым стояли солдаты и еще какой-то человек. То был Альберт Буавен, командир специального отряда, присланного с Нуку-Хива для поимки восставшего вождя.

Атеа шагнул к пропасти. Как и большинство полинезийцев, он не боялся смерти, ибо она являлась концом одной, но началом другой жизни. В вечном обновлении и круговороте вечности осуществляется связь между прошлым, настоящим и будущим. Умирая, человек уступает дорогу грядущим поколениям. Вместе с тем он сам продолжает жить в обществе душ своих предков. Самое главное, чтобы его смерть была достойной.

— Не нужно стрелять и тратить патроны. Я спрыгну! Вы увидите, как я полечу вниз и разобьюсь о камни!

— Нет, — прошипел Буавен, — губернатор мечтает его повесить — в назидание всем обитателям Маркизских островов. Пусть спускается, или мы казним его людей!

— Иди сюда! — едва сумел прокричать Морис, чувствуя, как что-то сжимает горло. — Ты нам нужен живым. Только в этом случае мы пощадим твоих воинов.

Потом повернулся к Буавену.

— Разве вы не хотели гибели Атеа? Зачем обрекать его на унижение и позор?

— Таково желание губернатора, — повторил Буавен. — Этот дикарь порядочно помотал нам нервы и должен получить по заслугам.

Прошло немного времени, и они увидели Атеа на тропинке. Он шел к ним.

Его походка не утратила своей царственности, он спускался, словно бог с небес. В нем чувствовалось непостоянство ветра и твердость камня, сохранялось ощущение неукротимости и жизненной цепкости.

Хотя сейчас таинственная сила Атеа напоминала глубоко спрятанный в ножны кинжал, ее воздействие испытали на себе и солдаты, и Буавен, и Морис Тайль.

Последний думал о том, насколько молодой полинезийский вождь отличается от европейцев, от всех, кого знал Тайль, от тех мужчин, которые не могли быть сильными без пистолетов, ружей, пушек и… денег. Воистину на них лежала печать оскудения. Внезапно ему стало неловко и стыдно.

— Чувствую, он опасен. Возьмите его на прицел, — приказал Буавен солдатам и обратился к Тайлю: — Почему он так смотрит?

— Он не может смотреть иначе. Он потомственный арики.

— Король без королевства.

— И все-таки король.

— Красивое животное, — произнес Буавен, разглядывая гладкую, напоминающую золотистый мрамор кожу и великолепное сложение Атеа. — Переведите ему, чтобы не делал глупостей. Я отпущу его людей, только когда он будет связан.

— Он прекрасно понимает и хорошо говорит по-французски.

— Неужели? А правда, что он сожительствовал с какой-то белой женщиной?

— Да. С француженкой. Он даже женился на ней по местным обычаям.

— Подумать только! Наверное, она была страшна, как смертный грех? — усмехнулся Буавен.

— Вовсе нет. Молодая красивая блондинка. Мне кажется, между ними существовало нечто большее, чем физическая связь.

— А вы романтик, капитан!

— Может, я и был бы им, если б не война, — коротко ответил Тайль.

Когда крепко связанного Атеа привели на берег, Буавен велел солдатам согнать туземцев на большую площадку: он хотел показать им плененного вождя.

— Вы рискуете, — заметил Тайль. — Увидев арики связанным, они могут поднять бунт.

— Ничего не случится. Они уже знают, что такое ружья и пушки. А жрецов и старейшин я прикормил побрякушками и обещаниями.

Морис считал это большой ошибкой, но он не мог возразить: Буавен был выше его по званию. Может статься, что туземцы ничего не простят и ничего не забудут и их затаенной мстительности не будет конца. Сегодня они окончательно поймут, что прежняя жизнь никогда не вернется.

Атеа пребывал в невозмутимом спокойствии, словно не видя и не слыша ничего вокруг. Он отгородился от мира, чтобы сохранить себя; в его презрительной гордости таилась все та же сила.

Тайль заметил стоящую поодаль Моану: она наблюдала за происходящим с холодным интересом стороннего наблюдателя.

Буавен обратился к островитянам:

— Этот человек сдался в плен. Он больше не вождь. Он едва не привел вас к гибели, тогда как мы покажем вам дорогу к новой жизни. Научим новой вере, познакомим с разными полезными вещами. Никто из вас не может сказать, что белые люди жестоки: мы восстановили деревню, мы не убили ни одного мирного жителя и даже пощадили тех, кто ушел в горы и пытался бороться с нами. Мы казним только этого человека, который явился причиной всех зол. С сегодняшнего дня вами будет править совет племени или другой вождь, которого вы изберете и который должен подчиняться нашему наместнику.

Он говорил еще долго. Туземцы молчали. Никто не осмеливался взглянуть на Атеа. Они выглядели глубоко подавленными. Племя было обезглавлено бесповоротно и навсегда, старые тропы затоптаны, древняя вера поставлена под угрозу.

На ночь опального вождя заперли в сарае под усиленной охраной солдат. Не доверяя веревкам, Буавен приказал сковать ноги и руки пленника цепями. Он пытался его допросить, но Атеа не удостоил европейца ни единым взглядом и не промолвил ни звука.

«Библейское небо», — думал Морис, глядя на кровавые и золотые полосы над головой. Вероятно, это один из последних закатов, который видит Атеа. Хотя этот человек доставил ему немало беспокойства, капитан не желал его смерти.

Когда он вошел в хижину, Моана сидела на полу, скрестив ноги, и терпеливо нанизывала на тонкое волокно тапы мелкие ракушки.

Заслышав шаги, она подняла голову, и Морис мигом утонул во взгляде ее бездонных черных глаз.

— Что будет с Атеа? — спросила она.

— Завтра его отвезут на Нуку-Хива. А там, вероятно, будут судить и повесят.

— Ты тоже поедешь?

— Да.

— Я отправлюсь с тобой.

Моана умела говорить так, что ей было трудно возразить.

— Зачем? — спросил Морис. — Ты хочешь присутствовать на казни?

— Да, — ответила девушка, но он почувствовал, что она думает о чем-то другом.

— Ты когда-нибудь видела, как вешают людей?

— Нет.

— Это будет малоприятное зрелище.

— Мне все равно. Я хочу быть там.

Капитан покачал головой.

Сколько раз он слышал о том, что души полинезийских женщин примитивны, что их чувства недостаточно развиты, что они столь же обворожительны, сколь и ничтожны, и что к ним можно испытывать лишь физическое влечение, без малейшей примеси сердечного восторга. Между тем в Моане таилось нечто настолько глубокое, что разгадать ее мысли и чувства не представлялось возможным.

«Женщина с диким сердцем», — сказал себе Морис. Он до сих пор не был уверен, что когда-нибудь ему удастся по-настоящему ее приручить.

Моана была особенной, ни на кого не похожей. С точки зрения общественной морали и религии, ее поведение считалось греховным, но полинезийку не терзало чувство вины. Похоже, ей было глубоко безразлично, женится ли он на ней или со временем бросит. И тем не менее что-то ее все-таки мучило.