Севги Адывар - Тень Роксоланы

Ибрагим Паргалы поднялся и направился к двери. Седат-ага следовал за ним неотступно, из переходов вынырнули еще охранники, присоединились к Седату, неслышно зашагали за хранителем султанских покоев. Ибрагим и бровью не повел в их сторону, стремясь к своей цели. Солнце, дробящееся в высоких стеклах стрельчатых окон Топкапы, казалось ему ликом султана, с нежностью и любовью глядящего на своего верного слугу.

Паруса, беременные ветром, весело гнали корабль вперед. Острый нос резво рассекал соленые волны, прогретые ярким солнцем. Матросы, весело стуча босыми пятками, деловито бегали по палубе, иногда осклабливаясь в сторону трюма – ветерок доносил оттуда женские голоса. Обидно, конечно, что нельзя даже одним глазком посмотреть на красавиц, но ведь они – подарок новому султану Османской империи от крымского хана, будущие обитательницы султанского гарема. А всем известно, что взгляд на султанскую наложницу лишает головы. Так что матросы предпочитали слушать голоса, смех и плач, долетавшие до них из трюма, а не подсматривать за капитаном и теми, кто носил красоткам еду и воду, в надежде увидеть хоть краешек женской одежды, мелькнувший в приоткрывшемся люке.

Капитан, довольный, поскреб пальцем жесткую бороду. Любит Аллах нового султана, ишь как разогнал корабль с подарками! Счастлив будет Сулейман! И удачлив, по всем приметам удачлив. А удача султана – это удача империи, каждому перепадет хоть по малому кусочку.

Взгляд капитана скользнул по трюмному люку, и вздох покачнул бороду, затуманил зрение. Третий день мысль не давала покоя, тревожила по ночам, вторгаясь в беспокойный сон. Приметил капитан девчонку, одну из тех, что везли в подарок султану. И хоть бы красавица, оно бы понятно. Но девчонка была так себе – тоща, нескладна, взлохмачена. Только в небольших глазках ее светилась веселая живость, движения были порывисты, и напоминала она капитану его первый корабль – не слишком красивый, но резвый и надежный.

Третий день капитан думал – как бы девчонку эту себе оставить. Затеряется ведь в султанском дворце. Да и зачем она султану? У него в гареме тысячи гурий, к чему там нужна тощая нескладеха?

Но вот беда – девчонка ведь уже собственность султана! Как забрать? Разве что… ну ведь могла она помереть в дороге? Мало ли, на море качка, болтанка, не выдержала. Молодая, слабенькая, вот и померла. А то и вовсе за борт упала. Хотя нет, за борт нельзя. Скажут ведь потом, что недосмотрел за грузом, накажут сурово.

Капитан вновь вздохнул. Пустые мечтания. Объявить мертвой тоже нельзя. Обязательно найдется кто-то из команды, кто донесет. За награду – точно донесут. Тогда не просто накажут, а голову с плеч снимут. Еще бы! У самого султана посмел украсть! Покусился на его собственность! А жаль девчонку-то… пропадет она в султанском гареме, как есть пропадет. Но вообще странное дело: все девушки, что назначены для султана, как на подбор – статные красавицы, ходят плавно, бедрами покачивают, будто лодки у причала. А эта – совсем другая. Почему ж ее выбрали? Может, есть в ней что-то такое… этакое… о чем не положено знать простому капитану фелуки. Его дело маленькое – груз доставить в целости и сохранности, сдать по описи во дворце Топкапы, да привезти расписку с печатью Валиде Султан своему хану. А рассуждать о красавицах не положено. А уж тем более – мечтать об одной из них. Даже если она вовсе не красавица. А может, именно потому, что не красавица.

Капитан сам не мог понять что же так привлекло его в этой соплюшке. Он видывал всяких красоток, и совсем юных, только-только начавших ощущать в себе женское естество, и роскошных женщин, жарких, как пески Аравии, и множество нежных рук обнимали его, лаская в низкой духоте капитанской каюты. Но прекрасные глаза гурий быстро забывались, их лица сливались в мутное пятно, тела казались одинаковыми, оставалась лишь память о ласках, но и она была невнятной, однообразной. А эта нескладная тощая девчонка, которую он вез в великолепный Стамбул в подарок молодому султану от его родственника по материнской линии, крымского хана Гирея, вгрызлась в душу так, что капитан постоянно чувствовал, как сосет под ложечкой, будто от голода, и хотелось вновь и вновь видеть ее смешливое круглое лицо, озорную улыбку и яркое пламя непослушных волос.

Капитан от всей души пожелал, чтобы Аллах принес с попутным ветром счастье и удачи этой девчонке. Пусть ее паруса никогда не опадают и не знают штиля! Иншаллах!

Девчонка же, о которой печалился капитан османской фелуки, корчила рожи в трюме, развлекая товарок. Только что она закончила обедать, и пустая миска валялась на полу. Девчонка иногда подталкивала ее ногой, выбивая звонкую дробь, аккомпанирующую представлению. Она то чирикала воробьем, то ухала совой, то начинала скакать по-беличьи. Девушки смеялись, хлопали в ладоши, забывая о муторной качке и подтухшей, теплой воде. А насмешница уже передразнивала капитана, закатывая глаза вверх и скребя остренький подбородок пальцами, будто выискивала что-то в несуществующей густой бороде.

Она находилась в том счастливом возрасте, когда девочка только-только начинает превращаться в девушку и еще не знает, что делать с быстро растущими руками и ногами, для чего природа наполняет ее тело удивительным и странным теплом, от которого в глазах появляется призывный блеск, а у кожи – дивная шелковистость. В это время девочки становятся совершенно нескладными, в них появляется угловатая нелепость, и чем больше эта угловатость – тем на большую красоту впоследствии можно рассчитывать. Но девочки об этом не знают и стыдятся своей нескладности и наливающейся женским соком груди. Они краснеют, смеются и плачут невпопад, но затем чуть не мгновенно происходит чудо – длинноногая и длиннорукая девчонка, в прыщах и царапинах, вдруг превращается в очаровательную девушку, от которой мужчины не могут оторвать глаз, удивляясь лишь тому, что раньше не заметили в ней этого очарования.

Девчонка, хохочущая в трюме, нимало не стеснялась своей угловатости. Ее не беспокоили жаркие женские видения, и она не мечтала превратиться в прекрасную царевну. У нее были совсем другие мечты, узнав о которых капитан, скорее всего, привязал бы ей на шею камень побольше и утопил в море собственноручно. Возможно, он при этом бы вздохнул в порыве жалости, но не более.

В душе хохотушки не было того веселья и беззаботности, что она изображала всеми силами. Напротив – внутри горело яркое белое гневное пламя. Уже три года она вынашивала планы мести, сначала детские и вполне безобидные, родившиеся от обиды малолетней девчонки, силой оторванной от семьи и друзей, а затем, по мере взросления, эти планы становились все более жесткими, и так же ожесточалась ее душа. Но она ничем не выказывала своей ненависти к пленителям. Наоборот – улыбка не сходила с ее губ, и казалось, будто эта девочка довольна и счастлива и не желает себе лучшей доли, как служба на благо Османской империи. Лишь по ночам, кусая тощую подушку, она сжимала в ладонях нательный крестик с такой силой, что на нежной коже оставались кровавые полосы, синеющие к рассвету.