Севги Адывар - Тень Роксоланы

– Как ты смеешь поворачиваться к госпоже спиной? – Девушка, сопровождавшая Махидевран Султан, любимую наложницу повелителя, мать наследника престола, высокомерно ткнула в Настеньку пальцем. – Совсем стыд потеряла. Вот уж пожалуюсь на тебя are.

Сама султанша при этом молчала, рассматривала Настеньку внимательно, будто вошь, пойманную в густой косе. Только глаза ее блестели нехорошо, болезненно, и казалось девушке, что не красавица-султанша перед ней, а злобная ведьма, из тех, про которых маменька в сказках рассказывала, что детишек заблудившихся к себе заманивают, а потом жарят и едят. Настеньке мерещилось, что она уже на лопате сидит, а ведьма эту лопату в печь задвигает, и пламя там горит жаркое, аж волосы трещат.

– Я не хотела, – едва слышно, задыхаясь от страха, пробормотала Настенька. – Я случайно…

Она не могла оторваться от глаз Махидевран, зачарованная, как кролик перед змеей, и так же дрожала, не в силах двинуться с места, даже не могла голову опустить, как положено перед госпожой. Никогда еще Настеньке не было так страшно, даже тогда, когда татарский воин, повизгивая от восторга, тащил ее за косы из хлева, больно дергая волосы. Даже тогда, когда она услышала тонкий взвизг кривой сабли, одним ударом снесшего голову деревенскому кузнецу, который пытался защитить жену. Даже тогда, когда волоклась за вонючей татарской лошадью, а батюшка, весь измазанный грязью и кровью, валявшийся на пороге церквушки, провожал ее крестным знамением, и во взгляде его было окончательное прощание, как с покойницей. Тогда было больше злости, чем страха. Но сейчас, глядя в миндалевидные глаза Махидевран, почерневшие от гнева, Настенька задыхалась от самого настоящего ужаса.

– Она еще и пререкается! – взвизгнула девушка, что кричала на Настеньку. И в резком голосе ее послышался визг той кривой сабли, из-под клинка которой горячо и дымно брызнула кровь кузнеца. – Не понимаю, как ее еще держат во дворце! Надо было выбросить за дверь, такую-то нахалку!

Настеньке стало обидно. Да что ж это такое? Ну, засмотрелась на бабочку, так ведь глаз на затылке ни у кого нет. Откуда ж знать было, что султанша подкрадется так неслышно! За что ругают? За что выгнать грозят? Первоначальный испуг сменился упрямством, быстро перелившимся в гордый гнев.

– Меня нельзя за дверь, – сказала Настенька, вскидывая рыжеволосую головку. – Султан сказал, что я – его радость!

– Ах ты… – задохнулась в возмущении девушка, а Махидевран шагнула вперед. Глаза ее сузились в щелки так, что уже не видно было ничего, кроме мохнатых ресниц да густо намазанных теней. Пятна румян полыхали на побледневших щеках, как у скоморохов. Настенька невольно улыбнулась.

Красавица Махидевран, которую прозвали Гюльбахар – Весенняя Роза, не могла говорить. Уже несколько дней в горле стоял кислый комок, из-за которого все казалось отвратительно невкусным, сладости представлялись горькими, а слезы сами лились из глаз. Мустафа, маленький шахза-де, наследник османских правителей, раздражал вопросами.

– Мама, а почему ты плачешь? – все время спрашивал он и старался заглянуть в материнское лицо. – Мама, а мы пойдем гулять? Мама, а мы пойдем к папе?

Махидевран, видя в сыне черты его отца, начинала плакать еще горше, а предлагаемый им поход в султанские покои был совершенно невозможен. Ведь в этих покоях была ОНА. Женщина, посмевшая взойти на ложе султана. Посмевшая отодвинуть в сторону ее, красавицу Гюльбахар!

Служанки шептали в уши, что та, другая, совсем некрасива. Она даже толком не выучила еще турецкий язык и говорит с таким ужасным акцентом, так коверкает слова, что ее едва можно понять. Никто не понимает, как эта женщина смогла проникнуть в покои султана. Ведь она в гареме совсем недавно, она всего лишь джарийе, рабыня, подаренная султану. И вдруг она уже гюзде, наложница-фаворитка, и султан приказывает выделить ей отдельные покои! Да ведь эта тварь даже не беременна!

Махидевран ничего не понимала, и это вселяло в нее настоящий ужас. У Сулеймана были и другие женщины. Мустафа ведь не сразу стал наследником, ему предшествовали еще два брата, рожденные другими кадыр-эфенди, женами Сулеймана. Но они умерли от оспы. На все воля Аллаха! А Махидевран осталась единственной женой, матерью единственного наследника уже не шахзаде, а султана. Конечно, у султана должны быть еще дети, и у него будут еще женщины. Такова традиция, а Махидевран, хоть сердце ее и болело, не могла протестовать против правил, что складывались веками. Единственный наследник – это угроза для династии. Но то, что происходило сейчас, представлялось нарушением всех канонов. Тут уже речь шла не о традициях. Всей душою своей Махидевран ощутила дыхание зарождающейся любви султана. И эта любовь была обращена не к ней!

И вот она смотрит прямо на НЕЕ, на эту дрянь, посмевшую поднять глаза на султана. Действительно, невзрачная, вот только волосы огнем горят, в глаза бросаются, как солнечный луч поутру. А так… угловата и нескладна. Что нашел в ней Сулейман? А взгляд-то какой дерзкий! Этой дряни положено на колени вставать, край одежды кадыр-эфенди целовать, пресмыкаясь в почтении. А она что о себе возомнила?!

Ярость и страх бросили красавицу вперед, и щеку Настеньки обожгла хлесткая пощечина.

– Да за что же? – возмутилась Настенька. – Я ведь ничего не сделала!

– Не сметь пререкаться! – Голос Махидевран прерывался, гнев душил ее. – Не сметь!

Вторая пощечина сбила Настеньку с ног. Падая, она ударилась головой о мраморную чашу фонтана, и бабочка, что мирно сидела на прохладном камне, запорхала перед ее лицом.

– Какая красивая… – прошептала Настенька. Туман полотнищами поплыл перед ней, и привиделись ей болотистые низины в лесу, где так густо растет клюква, сладкая в зимние трескучие морозы. Настенька протянула руки к ярким красным ягодам. Таким красным, как богато шитый золотом длинный кафтан…

А Махидевран, потеряв разум от страха и гнева, все била и топтала бесчувственное уже тело девушки, пачкая в крови холеные пальцы, унизанные драгоценными перстнями, и изящные гаремные тапочки, расшитые мелким жемчугом.

Набежали аги и калфы, оттащили султаншу в сторону, поправили сбившуюся одежду, вручили госпожу ее служанкам, которые быстро повели Махидевран прочь, в ее комнаты. Не дай Аллах, занеможет султанша от излишнего волнения! И только тогда заметили Настеньку, окровавленную и неподвижную, лежавшую без чувств около фонтана. Сначала даже решили, что она мертва, но нет, девушка дышала.

Вновь поднялась суета, даже больше, чем прежде. Ведь в синяках и царапинах, почти что мертвая на каменных плитах Топкапы, лежала новая любимица султана. Тут уже остро пахло кровью, отрубленными головами, жуткими мучительствами. Султан не простит. И не потому, что так уж любит, нет. Просто это – оскорбление его власти. А это не прощается никому.