Елена Арсеньева - Любимая наложница хана (Венчание с чужим женихом, Гори венчальная свеча, Тайное венчание)

Новый мучительный стон вырвался из груди Леонтия и вернул Лизе способность двигаться. Она бросилась вперед, вскарабкалась на каменку, чтобы достать до крюка, к коему был подвязан Леонтий. Но не сразу смогла распутать узлы пеньковых веревок, стягивающих его ноги. Когда пальцы ее осилили узлы, Леонтий грянулся оземь с таким грохотом, что Лиза обмерла: не отдаст ли он богу душу от удара головою?

Она спрыгнула на пол и с облегчением увидела, что Леонтий жив. Он ворочался на полу, силясь встать.

– Бежим! Бежим! – наконец прохрипел он и, едва утвердившись на подгибающихся ногах, заковылял к двери. Перепуганная Лиза тоже мечтала лишь об одном: оказаться как можно дальше и от обманутого знахаря, и от его злодейского лекарства, коим скорее уморить, а не исцелить можно.

По узенькой тропке они миновали крапивные заросли, не замечая лютых ожогов, быстро углубились в лес; и немалое минуло время, когда Лиза спохватилась вдруг, что в руках ее нет узелка с одеждой и обувкой Леонтия. Должно быть, как выронила там, в баньке, так и думать позабыла!

– Батюшки-светы! – похолодела Лиза при одной лишь мысли, что придется возвращаться.

Леонтий, неловко прикрывая руками свое естество, весь в красных полосах, исхлестанный плетьми березовых ветвей, исколотый еловыми иглами, изжаленный крапивою, отозвался эхом:

– Батюшки-светы!

В то же мгновение хрустнула ветка под чьею-то ногою, и Лиза едва не грохнулась без чувств: пред ними, откуда ни возьмись, вдруг явился Каркун.

– Больно уж спешили, гостьюшки, – промолвил он своим мягким, медлительным говорком. – Одежду позабыли, а зря. Комарье ночью до смерти заест!

Сверкнув синими глазами, сунул остолбенелой Лизе тюк с одеждою, сапоги – и сгинул. Только отзвук ехидной усмешки долго дрожал в листве:

– Опасно шутишь, путник! Гляди, как бы не отомстили ползучие…

Лиза поняла, что Каркун сразу разгадал нехитрую уловку Леонтия – ведь не разгадать ее мог только полный дурак! – и решил сыграть с ним в ту же игру. Но ни у нее, ни у Леонтия зла на Каркуна не осталось; напротив, о старом знахаре они всегда вспоминали с добрым весельем.

Так и длилось их путешествие, дни переливались в ночи, а ночи – в дни, наполняя чашу жизни, которой жила теперь Лиза, медленно и мерно. К исходу августа странники добрались почти до Царицына, и здесь-то Леонтий встретил Готлиба.

Велико было изумление Лизы, когда ее спутник с нечленораздельным восторженным воплем вдруг бросился к какому-то долговязому, рыжему, веснушчатому человеку в черных штанах до колен, черных чулках и черном коротком камзоле; и с лица незнакомца сошло неприязненно-отчужденное выражение, сменившись детским восторгом.

Готлиб Кербель оказался университетским товарищем Леонтия. Вся его дальняя и ближняя родня входила в реформаторскую секту Герен-Гитер, издавна поселившуюся неподалеку от Царицына, в селении Сареп. Готлиб нашел в устройстве реформаторов столь много близкого своей натуре, что отныне и не помышлял об иной жизни.

Недолго думая, Готлиб зазвал Леонтия в свое селение, и тот, понятное дело, сразу согласился со свойственным ему любопытством ко всему новому. И только тогда оба вспомнили про Лизу, которая скромно ожидала в сторонке. Странное дело – она без возражений и расспросов следовала за Леонтием куда угодно, в голову не входило спорить, но сейчас, при виде Готлиба и его постной физиономии, ее внезапно охватила невыносимая тоска. Более всего хотелось схватить Леонтия за руку и увлечь прочь, подальше от Готлиба; однако она не сделала этого, не нашла в себе решимости. И напрасно, ибо, хотя ничего дурного Готлиб не причинил ни ей, ни Леонтию, а даже наоборот, он все-таки оказался неким связующим звеном в той цепочке случайностей, которая и привела к дальнейшим злоключениям…

* * *

Итак, Готлиб жарко облобызался с Леонтием и неприязненно приветствовал его «жену», а под вечер привез обоих в Сареп, в реформаторское селение.

Лизу поразили чистота улочек и домов, ухоженные сады, разбитые не столько для произрастания нужных в пищу ягод и кореньев, сколько для отрады глаз и украшения пустынной, голой степи, где раскинулся Сареп. При домике доктора был разбит особенный, аптекарский, садик, где посеяны были многие лечебные травы. Это изумило Лизу, которая всегда полагала целебные растения всего лишь даром божьим, вовсе не предполагая, что человек и сии снисходительные дары приумножать способен.

И уж, конечно, в полное остолбенение привели ее деревянные трубы, проведенные с холмов, где находились источники воды, в водоем посредине селения, а оттуда – в поварню к каждой хозяйке. Однако, когда миновали первые дни удивления, им на смену явилась жесточайшая скука. Вытянуть лишнее словцо из унылых, замкнутых немок оказалось не легче, нежели иссечь воду из скалы.

Один только раз среди этих чужих и чинных людей почуяла она живую, родную душу.

Посреди селения стоял высокий осокорь, на котором свила гнездо скопа. И вот как-то раз, зевая на крылечке, Лиза увидела, что от семейных домиков, озираясь, бежит к осокорю белоголовый мальчонка лет пяти. Оглянувшись и никого не увидев – Лиза, как чужая, была не в счет, – он проворно вскарабкался на дерево, к самому гнезду.

Теперь, в сентябре, оно было уже позабыто прежними хозяевами: птенцы выросли. Но пролетавшая мимо скопа отчего-то раздражена была видом парнишки, лезущего на дерево. Быстро изменив направление полета, она скользнула меж ветвей и резко тюкнула мальца в макушку. Парнишка испустил сдавленный вопль и не спустился, а свалился вниз, так что непременно упал бы наземь, когда б подоспевшая Лиза не подхватила его.

Парнишка был худенький и вовсе легкий. Он скорчился на Лизиных руках, обхватив ее за шею так крепко, что стало трудно дышать. Она попыталась повернуть голову, но мальчик не разжимал пальцев.

– Эй! – Лиза дунула в белобрысую макушку. Льняные волосенки разлетелись, открывая розовую кожу. Потом мальчик чуть повернул голову, и Лиза увидела румяные щеки и светлые сомкнутые ресницы.

– Эй! – вновь позвала она.

Ресницы взлетели. Синий глаз спокойно, без тени страха, уставился на Лизу.

– Я уже умер? – спросил малец тоненьким голоском, очень четко выговаривая русские слова.

Лизе стало смешно, и она так фыркнула, не сдержавшись, что мальчишка сердито поежился, не делая, однако, попытки вырваться. – А что, совсем старый стал, коли помирать собрался? – нарочито печальным, старушечьим голосом спросила Лиза.

– Меня же скопа клюнула, – пояснил мальчик, повернув голову так, что Лиза увидела крошечный кровоподтек возле затылка.

– Ну, с такой раной ты еще сто лет проживешь! – усмехнулась она.

– Нет. Скопа ядовитей любой змеи! – изрек мальчуган и со вздохом закрыл глаза. – Все. Помираю.