Элизабет Торнтон - Роковой мужчина

Если Кэлли думала таким способом добиться от Каспара сочувствия, то ее ждало жестокое разочарование. Еще в детстве Кэлли неизменно старалась привлечь всеобщее внимание и настолько преуспевала в этом, что гости, приезжавшие в замок Девэр, частенько принимали ее за дочь герцога. Каспара это раздражало тогда, раздражало и сейчас. Он вовсе не желал знать, каково было на душе у бедненькой Кэлли, когда злодей Мэйтленд похитил ее лучшую подругу. Его волновала не Кэлли, а Розамунда. Каспару нужны были не чувства, а факты: как именно Мэйтленду удалось бежать, и кто, кроме бывшего телохранителя, может прийти ему на помощь. В конце концов Каспар все-таки добился своего и сумел вытянуть из Кэлли одно-единственное имя. Хью Темплер.

Это имя Каспару было знакомо. Ему доводилось встречать майора Темплера на приемах в Мадриде и Лиссабоне. Там его прозвали «ученым солдатом» — за пылкий и неумеренный интерес к древнеримским памятникам. С тех пор их пути пересекались еще раза два, уже в Лондоне, однако дальше этого их знакомство так и не пошло.

— Я даже не знаю, друзья они или просто сослуживцы, — присовокупила Кэлли. — Они вместе служили в Испании под началом Веллингтона.

— Многим довелось служить под началом Веллингтона, — пожал плечами Каспар. — Это вовсе не означает, что они дружили и остались друзьями после войны.

— Да, я понимаю, но Мэйтленда и Темплера часто видели вместе. Мэйтленд даже иногда гостил у Темплера, в городском доме и в его поместье, в Оксфордшире. Есть и кое-что еще: Харпер, телохранитель Мэйтленда, служил прежде кучером у Темплера и тоже был в Испании.

— Кто тебе все это сказал?

— О, не помню. А разве это так важно? Это же не тайна. Должно быть, об этом говорили на каком-нибудь балу. Как бы там ни было, теперь этой дружбе пришел конец. Темплер даже не явился на суд. О, как я жалею теперь, что не последовала его примеру!

— Охотно верю, — процедил сквозь зубы Каспар. — А теперь скажи мне, где я могу отыскать мистера Темплера.

Оказалось, что лондонский дом Темплера находится на Беркли-сквер, в нескольких минутах езды от дома Кэлли. После недавнего бунта в городе уже воцарилось спокойствие, однако улицы все еще объезжали конные патрули. Каспар не обращал на них внимания, он напряженно размышлял о Мэйтленде и Темплере. О первом Каспар не знал почти ничего, однако, судя по тому, что было известно ему о Темплере, тот никогда не бросил бы в беде своего друга или сослуживца.

Чем же тогда занят Темплер? Что за важные дела помешали ему явиться на суд над Мэйтлендом? И какую роль играет во всем этом Харпер? Посредник, но в чем?

Надежда на разговор с Темплером оказалась напрасной, его городской дом был пуст. Дворецкий Темплера сообщил, что хозяин вместе с женой и сыном отправился в Стайнс, чтобы осмотреть развалины древнеримской виллы.

Каспар и без карты отлично помнил, где находится Стайнс, небольшая деревушка на берегу Темзы, по дороге к Виндзору.

И не так уж далеко от Челси.

— Когда они уехали? — спросил он вслух.

— Два дня тому назад, милорд.

Два дня назад Ричард Мэйтленд был признан виновным и приговорен к повешению, а Хью Темплер весьма кстати уехал из Лондона.

Каспар улыбнулся дворецкому.

— Как вас величать, милейший?

— Э-э… Сомс, милорд, — озадаченно ответил тот.

— Зайдемте-ка в дом, мистер Сомс, и вы мне подробно обо всем расскажете.

«Уходим», — сказал Мэйтленд, но на самом деле ушли они недалеко. Бросив на дно лодки две туго набитые седельные сумки, он велел Розамунде сесть в лодку и погреб к дальнему берегу. Там, где склонялись к самой воде гибкие ветви плакучей ивы, Мэйтленд остановил лодку. В этом укрытии они и затаились, покуда совсем не стемнело.

Розамунда прикидывала, не попытаться ли ей бежать, прыгнув в реку, но, поразмыслив, решила, что игра не стоит свеч. Во-первых, Мэйтленд связал ей руки, стало быть, она не сумеет плыть. Во-вторых, в Харперо-вой куртке она наконец-то согрелась и просохла. Розамунда отнюдь не оставила мысли о побеге, она просто решила подождать с этим, пока не окажется на суше.

Мэйтленд снова сделался угрюм и зол, и за все это время они не обменялись и парой слов. Молчание уже начало тяготить Розамунду.

Она осторожно кашлянула.

— Чего мы ждем?

— Не «чего», а «кого». Харпера, само собой.

Розамунда окинула взглядом реку, но в темноте ничего не смогла разглядеть.

— Как же он узнает, что мы здесь?

— Узнает.

Розамунда прикусила язык, так и не задав следующий вопрос. Разумеется, Харпер не сможет разглядеть их в этакой темноте. Просто все это было обговорено заранее, и лодка оказалась здесь совсем не случайно. Если что-то пойдет не так, как задумано, они смогут ускользнуть от погони по реке.

Этот человек предусмотрел буквально все. Еще в домике он методично уничтожил все следы их недолгого пребывания в этих стенах. Многострадальная туфелька Розамунды и пуговицы, отлетевшие с ее платья, лежали сейчас в кармане его куртки. Корзина для пикника — вместе с остатками их ужина и прежней одеждой Розамунды — теперь, утяжеленная камнями, покоилась на дне реки. Понемногу девушка сознавала, что Ричард Мэйтленд — очень умный и чрезвычайно опасный враг.

Но если он так умен и опасен, отчего же тогда ему не удалось самое простое и безыскусное убийство? Его ведь поймали буквально на месте преступления. Поймали, судили и приговорили к повешению. Так что, может быть, Ричард Мэйтленд не так уж и умен.

С другой стороны, он ведь бежал из Ньюгейта, верно? Насколько знала Розамунда, до тех пор это удалось только одному заключенному, да и то случилось это еще до ее появления на свет.

— Полковник Мэйтленд…

— Тихо!

Розамунда поджала губы. Не хочет разговаривать, ну и пусть его. Она давно уже привыкла оставаться наедине со своими мыслями. Порой она даже разговаривала сама с собой, хотя при этом ее окружала шумная светская толпа. И ведь никто ничего не замечал! Впрочем, эти люди никогда по-настоящему и не говорили с ней. Их занимало не то, что Розамунда могла бы им сказать, а то, что она — дочь герцога. Да будь она механической куклой, никто не заметил бы разницы!

А потому Розамунда, чтобы развлечься, иногда играла сама с собой в одну занятную игру. Мысленно она превращала окружающих в шахматные фигурки. Одни играли на ее стороне, другие были противниками — те, что пытались удержать ее, когда она решительно устремлялась к ближайшему выходу.

Люди, конечно, не шахматы, но такое сравнение забавляло саркастический ум Розамунды. Если б шахматные фигурки и вправду могли говорить, кто знает, что бы они высказали людям? Наверное, жаловались бы, что вечно, день за днем Движутся по одной и той же старой доске, повторяя одни и те же движения. Что, если бы одна из них взбунтовалась и захотела вырваться на свободу?