Екатерина Мурашова - Пепел на ветру

В конце концов среди людей, которым некому было хоть что-нибудь объяснить, сформировалось общее мнение, выраженное в виде представленной кем-то и размноженной на количество собравшихся картинки: вот сейчас по аллее промчится запряженная долгогривым и тонконогим конем легкая бричка, а на ней – живая барышня Любовь Николаевна, в здравом уме, трезвой памяти, повзрослевшая и похорошевшая несказанно, в богатом и красивом наряде, вроде как тот, что на заморской Камилле, которая теперь ейная лучшая подруга.

Дружно смотрели на аллею, ждали и уже почти слышали, почти видели…

Раздвинув разросшиеся кусты сирени, от южного крыла шла к людям невысокая, улыбающаяся чему-то девушка в растерзанных как будто стаей собак одеждах. Желтая бабочка по-прежнему сидела в ее блестящих на солнце волосах. В обеих руках она несла большие пригоршни зернистого, драгоценно сверкающего, медленно истекающего талой водой снега.

Кто-то заметил ее и, не найдя слов, указал пальцем.

Все обернулись и замерли в немом ошеломлении.

Люша остановилась, поднесла одну из пригоршней искрящегося снега к лицу и как будто вдохнула. В ее бледно-голубых глазах полыхнули разноцветные искры.

– Трое их, – прошептала Феклуша.

И все увидели: действительно трое.

Максимилиан Лиховцев у фонтана.

Александр Кантакузин, остановившийся на полушаге у начала северного крыла.

Степка возле черной клумбы с едва пробивающимися острыми ростками нарциссов.

– … И она – Синеглазка! Сгубит всех троих. Не иначе.

Люди забыли, как дышать. Псы, ловя человеческое напряжение, вздыбили загривки, жадно нюхали воздух. Люша тоже замерла на месте.

И вдруг старенький кухонный Трезорка, словно проснувшись, с радостным лаем бросился к девушке, встал на задние лапки, заскреб передними по грязному подолу.

Люша опустилась на колени, обняла ласково повизгивающую собачонку:

– Признал меня, мой маленький. Спасибо тебе.

– Адам, ты, как будущее светило отечественной психиатрии, должен мне объяснить…

Друзья прогуливались по Ивановской площади, пиная ногами не убранный мусор. В будние дни здесь царило безлюдье и запустение. Выпавшие из кремлевской стены непривычно крупные, многовековой давности кирпичи весело обрастали молодой свежей крапивой и лопухами. На старинном, резном по камню крыльце, высоко подняв заднюю лапу, умывалась бело-рыжая кошка.

– Ставить заочные диагнозы, тем паче в психиатрии… пожалуйста, уволь меня! – воскликнул Адам.

– Мне не нужен диагноз. Мне нужно понять, что произошло. Ты прочел дневник Люши?

– Да, и я, как психиатр, весьма благодарен тебе за возможность с ним ознакомиться. Очень интересный документ. Редкое сочетание острой наблюдательности и беспощадности к себе. Развернутый анамнез. При том почти художественная повесть. Девушка, несомненно, обладает литературным талантом.

– Но ведь в этом дневнике она не врет? Действительно описывает свое детство? Во всяком случае, пока в фактологическом смысле все совпадало до мелочей. Можно ожидать и психологической достоверности…

– По-видимому, так.

– Но тогда – что же это такое? Если судить по дневнику, в раннем детстве Люба была ребенком со множеством нарушений, до пяти лет не говорила, да и позже почти не могла нормально общаться с людьми, то и дело впадала в ярость или, наоборот, в апатию, отказывалась обучаться по обычным программам. При этом надо признать, что в Синих Ключах ей создавали все условия, нанимали учителей, обращались с ней по возможности гуманно. И вот этот благорасположенный к ней мир рухнул в одночасье. Потеряв отца и сама едва избегнув гибели, она до сих пор неведомыми нам путями оказалась в Москве и, естественно, угодила в ней на самое дно. Прожила там, подворовывая, нищенствуя и продавая себя около трех лет – и что же мы видим? Вполне нормальную, психически здоровую девушку. Все ее нынешние особенности вполне в пределах личного своеобразия… Так была ли она безумна? Или это только ее фантазия? Фантазия ее родных? Всего окружения? Я, если честно, совсем запутался…

– Больше всего меня сейчас интересует, – сказал Адам, проницательно взглянув на друга. – Это почему тебя все это до сих пор интересует…

– А по существу?

– По существу еще в 30‑х годах 19 века француз Итар написал интереснейшую работу под названием «Дикий мальчик из Аверона», в которой описал двенадцатилетнего мальчика Виктора, жившего в лесу, и свои попытки наладить с ним контакт. Виктор не умел говорить, но его интеллект был вполне сохранен. Итар называл это заболевание «интеллектуальным мутизмом» (впоследствии, с 1911 года и посейчас это состояние будут называть ранним детским аутизмом – прим. авт.).

– И что же?

– Можно предположить, что жуткий шок, пережитый девочкой во время пожара и гибели родного дома, отца и няньки, заменившей ей мать, запустил в ее мозгу физико-химические процессы, которые в конце концов привели к выздоровлению.

– Это возможно?

– Вполне. Ты же знаешь, как врач, какие странные и трудно предсказуемые последствия имеет пережитое человеком шоковое состояние.

– Да, но обычно они разрушительны для его личности и здоровья.

– Нет правил без исключений. В данном случае знак мог и поменяться.

– Что ж, может быть, ты и прав. Спасибо. Я и сам думал о чем-то подобном. Что ты так на меня смотришь?

– Я продолжаю-таки интересоваться: Аркаша! – неожиданно педалируя еврейский акцент, спросил Адам. – Что это за процессы идут в твоем собственном мозгу?

Аркадий не ответил. И не потому, что что-то скрывал от Адама. Он и сам хотел бы знать ответ на этот вопрос.

После демарша кухонного Трезорки люди как будто слегка оттаяли, задвигались, словно разминая суставы. Максимилиану почему-то представилась детская игра «умри – замри – воскресни». Толстая огородница Акулина, плача, полезла к Люше целоваться. Многие помнили, как отпрыгивала маленькая Люба от непрошенных физических контактов. Могла и укусить. Нынче же ничего – улыбаясь, обняла толстуху.

– Что ж теперь? Что ж? – тормошила кого-то из старых слуг бойкая черемошинская молодайка, нанятая в поломойки вместо Груни. – Барышня у вас всегда такая расхристанная или как? Ванну готовить или уж сразу баню топить станут?

Старший конюх Фрол, за прошедшие годы согнувшийся в спине и изрядно поседевший, протиснулся вперед, важно отодвинув бестолково причитавших баб и девок:

– Пожалуйте за мной, Любовь Николаевна!

Люша беспокойно взглянула на него, раздула ноздри, он подмигнул ей. Она пошла, как телок на веревочке. Трезорка, подбрасывая задик, резво побежал следом.