Екатерина Мурашова - Представление должно продолжаться

– Да, мы с тобой немедленно едем в Синюю Птицу. Есть некоторый шанс, что моим бандитам под руководством Боти удастся самим доехать до колонии, не переколотив друг друга и не вывалив груз в ближайшую канаву.

Дневник Люши Осоргиной.

Когда Атька увидела Ботьку вместе с Аркадием, она в первый раз после гибели Макса заплакала, и мы все сочли это хорошим знаком.

Аркаша осмотрел ее и сказал, что ребенок крупный и дольше тянуть уже никак нельзя, у нее просто сердце остановится или еще что-то откажет. Атька перед операцией попросила привести собак. Феклуша, Катарина и Степанида для гигиены решили вымыть их в корыте перед тем, как пускать к Атьке. Это было эффектно. Аркаша срочно бинтовал женщин, а колонисты с восторженными воплями гонялись за обезумевшими псами по всему дому.

Атя после операции была совсем слаба. Аркадий вводил камфору. Ботя день и ночь сидел на полу возле ее кровати, прислонившись затылком. Если она спускала руку, то непременно попадала на его голову и слабо ерошила волосы брата.

– Давай ты хоть на время пойдешь на кровати поспишь, а мы на твое место пса посадим, – предлагала я. – Ей, вот ей-богу, сгодится.

– Не, – вяло отмахивался Ботя. – Я еще посижу.

Мальчишка получился чудесный. Крепенький, золотистый, весь покрытый светлым пушком, с бирюзовыми глазами Арайи. Назвали, конечно, Максимом.

Молока у Ати не было ни капли, коровье он не брал или срыгивал полностью, а козы сразу не могли сыскать. Орал, надсаживаясь. Мы волновались, конечно.

Но на третий день после рождения Максима у нас в усадьбе произошло чудо любви.

Шаркая обрезанными валенками по аллее, пришла в Синюю Птицу из Песков глухая и почти слепая дряхлая служанка Фаина, которая когда-то выняньчила и вырастила Макса.

– Где тут робеночек-то? – деловито спросила она, входя в дом.

– Боже мой, Фаина! Как ты узнала? – спросила я. – И как дошла?!

– А так себе, – она как будто услышала мой последний вопрос. – Иду, иду, присяду под деревцем, отдохну, корочку пожую и опять иду. Вот через три ночки я и на месте… Максиму-то кто без меня песенку споет? Только я ведь знаю, какую он любит…

Даже не отдохнув и не поев, только сглотнув чистой водички, прошла к Ате. Высохшей ящеркой склонилась над колыбелькой, что-то загулькала и – Максим вмиг замолк, заулыбался, потянул ручки. Феклуша тут же сунула ей бутылочку с разведенным и подслащенным коровьим молоком и он из ее рук принялся охотно сосать…

– Признал старуху, касатик мой… – удовлетворенно сказала Фаина потрясенным нам.

Вот кто мне объяснит: как оно такое может быть? А может.

Аркаша.

Когда Атьку уже отпустило немного, он пришел ко мне в кабинет, где у нас была теперь как бы администрация колонии, и сказал:

– Люша, нам, наверное, надо поговорить.

– О чем?

– О нашей жизни. Может быть, о наших чувствах.

– Понимаешь, Аркаша, я думаю, что когда мы умно и подробно говорим о чувствах, сами чувства как-то незаметно куда-то деваются, – сказала я. – А иногда мы говорим: вот закат! Или – я съел бы еще кусочек пирога! – и в этих словах есть все, что нужно.

– Да, – сказал он. – Я согласен.

Мы пошли в парк, потом в поле и в лес и гуляли до рассвета.

Над нами жила и дышала ночь – теплая и уютная, как огромный щенок.

– Чем дольше смотришь на звездное небо, тем больше звезд видно, – сказала я.

– Да, – сказал он. – Это зрение и сама душа подстраиваются к бесконечности.

– Было время, когда я думала, что от нашей любви осталась грустная золотистая пыль.

– Но это не так.

– Не так. Я вижу тебя. И как будто бы наступает день из сказки. Все в волшебном тумане. Нет обыденности, как дворник вымел метлой. Люди не потеют, на войне не убивают, а у лошадей нет навоза…

Роса легла на луг. В роще между берез вздохнул предрассветный ветер и улегся спать, свернувшись калачиком в тонкой, как волосы, лесной траве. С востока протянулись по небу бледно-розовые пальцы. На душе сделалось томно и влажно.

Когда мы пришли домой, все еще спали. Большой еж ходил по полу в гостиной, стуча когтями. Лучи солнца вползали в окна, отмытые половицы золотисто светились.

– У нас здесь теперь театральная коммуна. Я всегда знала, что театр – это важно. Чем безумнее времена, тем важнее.

– Да. Еще в 17 веке врач Сиденгэм утверждал, что прибытие в город паяца значит для здоровья жителей больше, чем десяток мулов, груженых лекарствами.

– Врач тоже много значит. Ты спас Атьку и Максима, как когда-то спас меня.

– Я неплохо разбираюсь в телах людей. Но, к сожалению, не в душах…

– И даже более того, – сказала Люша Аркадию спустя время. – Ты разбираешься в чужих телах лучше, чем в своем собственном. Это так глупо. Ведь на нем тоже можно учиться. Я сейчас буду тебя учить. Что ты про себя знаешь?

– Я всегда старался не смотреть в зеркало. И коллекционировал свои недостатки, как иные коллекционируют марки или жуков. А ты знаешь свое тело?

– Конечно! Я его вдоль и поперек изучила еще тогда, когда вовсе не могла сыскать своей души… А тебе оно нравится?

– Бесконечно, мой огонечек.

Потом Аркадий встал, подошел к столу, открыл лежащую на нем тетрадь.

– Ты опять хочешь украсть мой дневник? – потягиваясь, спросила Люша. – Если пожелаешь, я могу тебе его подарить. Правда, должна сразу предупредить: тебе там не все понравится… Но хоть память обо мне останется. Ты ведь скоро уедешь? Как всегда? Спасатель. Спас – и исчез. Пациенты и революция.

– Нет, не украсть, – сказал Аркадий. – Я хочу написать в твоем дневнике.

Склонился, взял карандаш и на последней странице написал бегучим и непонятным для большинства «докторским» почерком:

Полагаю, что трудовой театральной колонии имени В. И. Ленина, в связи со сложностью контингента и повышенным травматизмом среди учащихся срочно требуется врач. Предлагаю на его место – себя.

Люша подошла неслышно, прочла из-за его спины. Обняла и прошептала куда-то между лопаток:

– Я согласна. Навсегда.

( область Чако на границе Боливии и Парагвая, 1934 год)

– Это победа, мой генерал!

Смуглые лица вооруженных людей, покрытые разводами не то маскировочной, не то боевой раскраски, выражали радость и восхищение.

– Командующий Эстигаррибия будет доволен?

– Несомненно, друзья! Стратегия полковника Рождественского блестяще себя оправдала и теперь наша единственная проблема в районе Нанавы – как поскорее похоронить боливийских мертвецов и куда девать боливийских пленных…