Александра Рипли - Из золотых полей

Но вместо темного неба она увидела свет, Окно выходило на стеклянную крышу зимнего сада. Какое захватывающее зрелище! Сквозь стекло крыши Чесс ясно видела людей: одни из них прохаживались взад и вперед, другие сидели на стульях, расставленных среди пальм, третьи стояли группами и разговаривали. Это было похоже на то, что видишь в театре, глядя из ложи на ярко освещенную сцену. Только звука нет. Не слышны слова, которые произносят шевелящиеся губы, шум шагов, шелест юбок.

Она увидела Джорджа Вандербильта, он стоял к ней спиной. Его лицо было обращено к группе стоящих полукругом женщин. Все они были молоды и смеялись какой-то его шутке.

«Бедный Джордж, — подумала Чесс, — Нэйтен прав: девицы, достигшие брачного возраста, не дают ему прохода».

Закуски пахли очень аппетитно. Чесс собралась было отвернуться от окна, но вдруг судорожно вцепилась пальцами в портьеры. Этот человек там, внизу, был не Джордж Вандербильт. Это спина Рэндала, его темноволосая голова! Она была в этом совершенно уверена. Она не смогла бы сказать, откуда в ней такая уверенность, впрочем, ей и не надо было кому-либо что-либо объяснять. Она просто знала, что это так, и крепко держалась за тяжелые портьеры, чтобы не покачнуться и не упасть. Кровь лихорадочно стучала у нее в висках, голова кружилась.

Отчего? От счастья? Страха? Любви? Желания? Да, от всех этих чувств вместе взятых и от многих других.

— Не желает ли мадам, чтобы я подал ей тарелку с закусками? — спросил подошедший лакей.

Чесс, вся дрожа, глубоко вздохнула.

— Да, пожалуйста. Но сначала помогите мне сесть. У меня немного кружится голова. Должно быть, от того, что мы слишком высоко в горах.

Ей надо успокоиться. Может быть, отдышавшись, она опять сможет мыслить связно. И окончательно поверит в то, что сейчас увидела.

Чесс подалась вперед, ближе к большому зеркалу, стоящему на каминной полке, и пристально вгляделась в свое лицо. Как же это несправедливо: мужчины могут отрастить усы, чтобы прикрыть некрасивые морщинки, идущие от носа к уголкам губ, отпустить бороды, чтобы спрятать дрябнущую плоть под подбородком. А женщинам приходится выставлять свой возраст на всеобщее обозрение.

Сорок пять лет. Так ли должна смотреться женщина в сорок пять лет? А может быть, она выглядит не на сорок пять, а на все шестьдесят? Откуда ей знать, ведь прежде она никогда над этим не задумывалась. Если женщина всю жизнь была некрасивой, она мало смотрит на себя в зеркало.

Но руки у нее все еще красивые, разве нет? Правда, жилки слегка просвечивают, но они не выступают, как у женщин с очень старыми руками. И волосы у нее сейчас блестят больше прежнего, потому что в их бледном золоте появились серебряные нити. А впрочем, что тут скрывать, этих самых серебряных нитей, а проще говоря, седых волос, у нее уже много, почти половина, а не просто несколько разрозненных прядей там и сям.

«Я старая и некрасивая, и лучше бы мне было не смотреться в это зеркало и не видеть себя в нем. Надо было поменяться комнатами с Нэйтеном. В его комнате нет зеркал.

Те женщины, которых Рэндал очаровывал в зимнем саду, были молоды. В мире полным-полно молодых женщин и девушек.

Прошло уже полтора года. Вероятно, он даже не помнит меня. Почему я сразу не побежала к нему, как мне хотелось? Зачем обманывала себя, воображая, что если я надену нарядное платье, то покажусь ему привлекательной?

Интересно, знает ли он, что я здесь?

Наверняка здесь в каждой спальне есть список приглашенных гостей, что-то вроде списка пассажиров, который дают на корабле перед отплытием. Этот замок похож на громадный корабль, сверкающий огнями в темноте ночи, а окружающие его горы похожи на волны».

— Мадам желает, чтобы я расчесала ей волосы? — спросила горничная.

— Нет, спасибо. Я сделаю это сама.

Чесс принялась яростно чесать гребнем свои длинные, тяжелые волосы, потом умело уложила их на затылке в большой плотный узел и привычными движениями закрепила длинными стальными шпильками.

Сбросив на руки горничной свой парикмахерский пеньюар из вышитого шелка, Чесс встала с кресла и еще раз осмотрела себя в зеркале. Ее кожа была такой же белой, как шелк ее корсета и панталон. Черные шелковые чулки слегка просвечивали сквозь тонкую белую материю. Она шагнула в расстеленную на полу нижнюю юбку — круг черного, отделанного кружевами шелка — и стала неподвижно ждать, когда горничная поднимет юбку и завяжет ее у нее на талии.

Ее бальный наряд был разложен на кровати. Она еще ни разу не надевала его. Это было то платье, которое Лютер Уитсел сшил ей для бала у герцогини Девоншир, самое красивое из всех, которые у нее когда-либо были. И, пожалуй, из всех, которые она когда-либо видела.

— Подождите минутку, — сказала Чесс горничной. Она вспомнила одну штуку, которой ее научила Эдит Хортон. Намочив два пальца слюной, она наклонилась над топкой камина и собрала ими немного черной сажи. Потом поднесла пальцы к глазам и начала очень осторожно моргать, касаясь слоя сажи ресницами, пока они не почернели. Чесс посмотрелась в зеркало на каминной полке — ее поразительно светлые, серебристые глаза были теперь оттенены темной линией. Она покусала губы, пока они не стали темно-розового цвета.

— Теперь надевайте, — сказала она, протягивая горничной руки. Платье скользнуло по голове и плечам и облегло ее тело. Горничная шумно вздохнула от восхищения, потом проворными, сноровистыми пальцами застегнула крючки на спине Чесс. Затем она подала ей черные шелковые туфельки, сначала одну, а когда Чесс надела ее — другую.

— Вы выглядите прекрасно, мадам, — сказала молодая служанка.

Чувствуя страх и вместе с тем надежду, Чесс прошла к дальней стене комнаты — здесь она сможет увидеть себя в большом зеркале в полный рост. От того, что она увидела, у нее захватило дух. Да, Лютер Уитсел был истинным художником. Его творение было похоже на полночный сад.

Платье было черное, сшитое из жесткой шелковой органды, которая приводила на ум глубокую, густую ночную тень. У него были пышные рукава фонариком, в точности такие, каких требовала мода. Казалось, что они свисают прямо с краев плеч Чесс, и рядом с их угольной чернотой ее белоснежная кожа была схожа с белым светом луны.

Грациозный изгиб линии выреза напоминал месяц на ущербе. Он открывал лунно-белую кожу Чесс, но скромно оставлял прикрытыми ее маленькие груди. Лиф платья был расшит фестонами, как и линия выреза.

Поверх каждого вышитого шелком фестона были нашиты крошечные граненые бусинки из полированного гагата.

Такими же гагатовыми бусинками была расшита сверкающая парчовая вставка в переде юбки. Парча была узорная: золотые листья, вытканные на серебряном фоне.