Осип Назарук - Роксолана

Молодой Степан любил Настусю. Но также верно любил он и свою церковь, хоть она и испытывала в те годы жестокие притеснения. Может, как раз потому и любил он ее так крепко, что ясно видел ее слабость в сравнении с латинским костелом. Он не понимал истинных причин слабости одной церкви и силы другой, зато не мог не замечать железной дисциплины латинских священнослужителей, их вездесущности и прочных уз взаимопомощи.

Как любой благородный и сильный человек, Степан не спешил давать каких-либо обещаний и уж тем более исполнять их, если платой могло стать унижение церкви, к которой он принадлежал. В ответ на предложение чужого монаха не проронил он ни слова, хотя в душе испытывал горечь оттого, что наша церковь так и не обзавелась орденом, подобным тринитариям [40]. Вместо Степана ответил товарищ его отца:

– Это же сын Дропана, знатного львовского купца. Ни сам он, ни его отец не оставят ваши труды без достойной награды!

На это чужой монах ничего не ответил и снова углубился в свои подсчеты.

Покинув подворье монастыря тринитариев, Степан отправился поблагодарить Бога в свою церковь, что стояла около самого рынка в Каменце. Долго стоял там, преклонив колени на каменных плитах и шепотом произнося слова молитвы.

А когда вышел оттуда, неожиданно увидел на церковном подворье Настусину подругу Ирину, которой в суматохе удалось сбежать и прибиться к другой казачьей ватаге. Выглядела она страшно измученной и исхудавшей.

В Рогатин они отправились вместе.

А Настуся так горела в лихорадке, что едва осознавала, как ее переправляли через Днепр близ Тавани на татарском кожаном мешке, набитом сеном.

Ох и далеко же еще от Тавани до крымской горловины – Перекопа! И еще дальше для тех, кто вынужден брести пешком с веревкой на шее.

За Таванью уже начинались татарские аулы. Но здесь они встречались так редко, что на всем пути между Днепром и Перекопом Настуся не заприметила никакого жилья, хоть и слышала, что татары то и дело повторяют слово «аул», о значении которого она уже догадывалась. Она поняла, что караван пленников вступает в край этих постоянно кочующих селений, а вернее – кочевых стоянок. Словно обманчивые призраки степной пустыни исчезли куда-то эти аулы на всем пространстве между Таванью и Перекопом – в точности как фата-моргана.

Может быть, как раз в эту пору татары чего-то опасались в здешнем краю и переместили свои стоянки за Крымский перешеек. А может, из-за усталости Настуся просто не замечала ничего вокруг.

С незапамятных времен по этим степям кочевали, как грозные тучи, различные завоеватели, племена, орды и ватаги грабителей, большинство имен которых не сохранила история. В жестокой борьбе вырывали они друг у друга награбленную добычу – и исчезали с нею в бездорожной степи, раскаленной солнцем.

Единственным исключением в этом кровавом хаосе оставались дальние окраины степи и морские побережья – прежде всего, Крым. В тамошних городах уцелела стойкая культура древних греков, которая упорно боролась с дикой и страшной степью, снова и снова накатывавшей на нее мутными валами.

В Крыму в ту эпоху утвердилась татарская власть. Разлилась, расплылась, как грязное, глубоко въевшееся пятно на драгоценном, но изломанном и запыленном клейноде. Но и ее рвали во все стороны то внутренние усобицы, то ногайцы, то казаки, то безымянные сборные разбойничьи ватаги, которые ради добычи проникали за Перекоп вглубь Крыма.

Перекоп же напоминал жилу, по которой одновременно текли два кровавых потока, направленные в противоположные стороны: один – из Крыма в Украину, другой – из Украины в Крым, тайно, небольшими, но отчаянными ватагами. Оба они несли огонь и меч, оба лили кровь и сеяли разруху.

Перекоп был опасным местом. Поэтому татарский отряд с крупной добычей решил заночевать в степи и только утром незаметно приблизиться к берегу моря, а затем оттуда через перешеек двинуться в Крым.

Татары расположились на ночлег. Вечер в степи был красив, хотя сама степь выглядела мертвой. Точнее, производила впечатление мертвой, несмотря на жизнь, которая кипела в ней и над ней. Вдали можно было видеть скачущих зайцев. Кружили птицы. Иногда стаи дроф низко тянулись над степным простором. А высоко в небе парили орлы, сипы и множество ястребов.

Настуся смотрела на все это и завидовала каждой птице, которая могла лететь куда угодно.

Ранним утром татары приблизились к Черному морю. Настуся еще никогда в жизни не видела моря. Ей было любопытно узнать, как же оно выглядит.

Тут, у самого Перекопа, вспомнилось ей, как бабушка рассказывала ей о море.

«На море, – говорила она, – не такие рыбы, как у нас. Большие-пребольшие! Выйдет такая рыба из глубины, подплывет к берегу – и ну распевать. Но никто не мог эту песню толком услышать, потому что рыбы при виде людей сразу же уплывали. Но вот нашелся один такой, который очень захотел подслушать. Спрятался он за корягой. А рыба не заметила его, подплыла совсем близко – и за свое… А тот записывает из каждой песни по слову, чтоб не забыть. Потом пришел опять, еще больше записал… А потом пустил среди людей, и с тех пор повелись у нас песни…»

Больше Настуся ничего не знала о море. Но и это воспоминание так оживило ее юное воображение, что даже сердце сильнее забилось в груди.

Невольничий караван неторопливо продвигался вперед. Вскоре подул приятный прохладный ветер с юга и донеслись восклицания татар, взволновавшие пленников: «Денгис! Денгис!»

«Море! Море!» – зашевелились бледные губы невольников. Море на всех производит неизгладимое впечатление – неважно, на воле человек или в кандалах. Все оживились, хоть еще ничего и не видели, а лишь чувствовали близость водного исполина.

Вскоре перед их глазами распростерлась бескрайняя морская равнина в первых алых отблесках зарождающегося дня. И пленники перевели дух, словно здесь должен был настать конец их мучениям.

Затем увидела Настуся длинную, белую от пены полосу морского прибоя, услышала его мерный, животворящий шум и окинула острым молодым взглядом бескрайнюю живую поверхность моря – с наслаждением, с которым сливалось чувство открытия чего-то совсем нового. В этом наслаждении присутствовали и сказочные воспоминания детских лет. Поискала глазами чудесных рыб, от которых люди позаимствовали свои песни. Но тех не было видно. Только белогрудые чайки-мевы летали над морем, радостными криками встречая восходящее солнце.

На Перекопе было спокойно. Караван миновал убогий городишко Ор и оказался в Крыму, где впервые смог передохнуть, чувствуя себя в полной безопасности. Вдали виднелись бедные аулы крымских татар с массой курчавых овец на пастбищах. Со стройных башен деревянных мечетей доносились крики муэдзинов, возносящих хвалу Аллаху. Помолилась и Настуся своему Богу, страдавшему на кресте.