Осип Назарук - Роксолана

– Но ты, нежный цветок, не бойся страшных времен капу-кулов. Ибо сказано: кто будет иметь больше десяти лет отроду, когда впервые услышит это пророчество о Сулеймане, тот не узрит смерти десятого султана. И еще тысячи тысяч волн морских ударят в берега земли, прежде чем покроется морщинами юное лицо Великого Халифа, а его караковые кудри побелеют.

Все это Абдулла произнес совершенно ровным тоном, и ни один мускул не дрогнул на его лице.

Затаив дыхание, слушала Настуся старое турецкое пророчество о судьбе великого мужа. И лишь под конец, словно в забытьи, спросила вполголоса:

– А разве там ничего не говорится о женах десятого султана?

– Все, что предначертано, то и предсказано. Любимейшей из жен султана станет Мисафир [60]. Взойдет она, как ясная феджер [61], в сердце падишаха, а закатится в крови над царством его. Сотворит много добра и много зла во всех землях халифа – от тихого Дуная до Басры, Багдада и каменных усыпальниц фараонов! Даже в царстве молчания, в страшной пустыне, где от века чернеет Мекам-Ибрахим [62], среди раскаленной жары пробьется чистый ключ от прикосновения ее стопы. Ибо даст Аллах ей милость свою с высокого неба и разум необыкновенный. Но шайтан посеет в ее сердце столь же великую гордыню…

В школе невольниц воцарилась глубокая тишина. Учитель Абдулла продолжил со вздохом:

– Долго и стойко, постом и молитвой станет бороться Великая Султанша со своим грехом, пока не уступит силе шайтана в святую ночь Рамазана… И сотрясет вихрь врата дворца и окна гарема, а в сердце султанши расцветет грех гордыни, и захохочет шайтан в садах султанских и мраморных палатах падишаха. А потом придет кара божья – так же неотвратимо, как идет по пустыне напоенный верблюд. Ибо Аллах дает человеку многое, но всегда взаймы, а не даром…

Настуся задумалась, но вовсе не о женах падишаха. Ум ее, который итальянец Риччи сумел увлечь делами государственными, устремился совсем к другому, и она спросила:

– Не сказано ли там и о том, что станет с державой Великого Султана?

– Все, что предначертано, то и предсказано трепещущей душой вещих людей, – туманно ответил Абдулла. И добавил печально: – Когда свершится круг времен под вечным оком Аллаха, тогда народ наш вернется туда, откуда пришел, исполнив свое предназначение в борьбе с безбожными нессараг [63]. И путь его снова будет лежать на восход солнца, а во главе встанут кровавые вожди без роду и племени, лишь с горящим углем в зубах…

Помолчав еще мгновение, Абдулла закончил:

– Как всякий человек, так и каждое племя имеет свой кисмет [64], жестокий и неотвратимый, и не ускакать от него на коне, и не уйти по морю на самой быстрой галере…

Произнес он это с такой уверенностью, словно читал из священной книги Корана. Ни на миг не омрачила его глаза тень сомнения. Всем своим обликом и выражением лица он словно говорил: чему бывать, того не миновать. И даже Сулейман Великолепный не сможет остановить шагов судьбы. Кисмет…

Смятение, вызванное известием о смерти старого султана и вступлении на престол нового владыки, не утихало, а, наоборот, усиливалось с каждым днем. Охватило оно и портовую часть Кафы. Из степного Крыма гнали на торжище огромные табуны коней, стада скота и множество пленников. Спрос на них был огромный. Чиновники и начальники всех рангов приценивались к этим товарам, готовя дары еще более высоким чиновникам и начальникам, чтобы не выйти из милости в пору грядущих перемен. Каждый хотел усидеть на своем месте, а при благоприятном случае – подняться на ступеньку выше.

Учеба в школе невольниц почти совсем прекратилась. Чуть ли не ежедневно сюда наведывались знатные люди и богатые купцы, для которых выставляли на обозрение весь «товар» – во всевозможных одеждах, а порой и полуобнаженными. Однажды Настусю чуть не купил какой-то анатолийский паша, но сделка не состоялась из-за слишком высокой цены, а генуэзец не пожелал уступить ни гроша.

Не прекращались уроки только в «женской школе». Науку обольщения вколачивали в невольниц с еще большим усердием, чем обычно. И еще учили одеваться со вкусом, правильно подбирать цвета нарядов, украшать покои, складывать, как должно, кашмирские шали и дорогие покрывала из Мосула и Дамаска. Обращение с невольницами стало необыкновенно суровым: за малейшую ошибку били палками, закутывая тело в плотную ткань, чтобы ненароком не поранить. Кормить стали обильно, как никогда.

Среди всей этой суеты, когда жизнь каждой из них в любую минуту могла измениться к худшему, без особого шума решилась судьба молодой польской шляхтянки. Ее уже одевали для «смотрин», а подруги почти безучастно следили за этой процедурой. Все уже знали, что снова приехал старый паша.

На прощание Настуся шепнула девушке в утешение:

– Не бойся! Он покупает тебя не для себя, а в дар кому-то другому. Может, достанешься молодому мужчине…

– Ох, нет, – ответила несчастная. – Паша этот уже одной ногой в могиле и ни в чьей милости не нуждается. Для себя он меня присмотрел, и кто знает, сколько еще проживет!

Тут появились и армянин, и старый купец Ибрагим вместе с генуэзцем – еще раз напомнить невольнице, чтобы старалась, как учили, понравиться богатому паше.

– Иначе худо придется тебе, – добавили они в один голос, чтобы запугать остальных девушек.

Полька, памятуя прежние издевательства и побои, точас выпрямилась, вскинула голову и принялась бросать сквозь слезы призывные взгляды и двигаться так, как ее учили. А уже через час она ехала к пристани в крытой повозке вместе с полуживым старым турком в качестве его собственности.

Настуся проводила свою землячку сочувственным взглядом, так как и сама не знала, что может случиться с ней самой уже завтра.

– Бедная Ванда, – шепнула она своей приятельнице Кларе. – Ведь у нее на родине остался муж!

Клара не ответила ни слова – до того она была взволнована и встревожена.

Их – ее и Настусю – назначили в одну партию, и не известно было, что еще им предстоит…

Генуэзец, Ибрагим и армянин расхаживали по саду, о чем-то советуясь. Невольницы, затаив дыхание, следили из окон за каждым их движением, ловили каждую перемену в выражениях лиц. Знали, что именно сейчас торговцы решают их судьбу, но на таком расстоянии нельзя было разобрать ни слова.

Еще накануне вечером им сообщили, что завтра всех учениц школы повезут на продажу. Но что означало это «повезут», не знал никто. Возможно, им предстоит путешествие по морю в Цареград, где спрос на красивых невольниц был особенно высок. Поговаривали о том, что сопровождать их будет старый Ибрагим. Как бы там ни было, все они окажутся на Авретбазаре [65], иначе и быть не могло.