Осип Назарук - Роксолана

Гордость вспыхнула в ее душе. Отныне она не будет знать печали!.. Ей будут принадлежать неисчислимые сокровища… Ведь ей, как и всякой женщине, не чуждо желание обеспечить достаток себе и своему будущему потомству… И в то же время эти мысли причиняли ей боль и оставляли странный осадок внутри, как бурный поток после ливня.

Образ Богоматери Вратарницы не шел у нее из головы.

А луна будто звала покинуть келью.

Настуся встала, оделась и вышла на подворье.

Она подумала, что монастырские ворота в эту пору скорее всего будут заперты. Но ей будет достаточно просто побродить по дорожкам монастырского сада, чтобы почувствовать себя ближе к чудотворной иконе. Бесшумно, как кошка, она миновала султанскую стражу и приблизилась к воротам.

Они были открыты!.. Рядом цвели и благоухали кусты сирени и белого жасмина, и алые розы, и синие гроздья глицинии, и сплошь кроваво-красные персиковые деревца, чьи цветки походили на кровь на лике Богоматери… Опьянев от запахов, Настуся вышла за ворота… Ночь была ясная и тихая. Со стороны Геллеспонта и Пропонтиды не было даже слабого ветерка. А Эллинское море, гладкое, как зеркало, посеребренное лунным сиянием, замерло в неподвижности, словно большой пруд под Рогатином…

От воспоминаний о родном крае дрогнуло сердце Настуси, и глаза ее обратились к образу Божьей Матери.

Лицо ее показалось девушке совсем не таким, как днем. Оно было более задумчивым и мягким, хоть и по-прежнему суровым.

Молодая невольница в неудержимом порыве упала на колени и принялась целовать чужую землю. Снова с опаской взглянула на Иверскую икону, словно ожидая: вот-вот она разгневанно воскликнет, сойдет со своего места над вратами и прогонит ее со Святой Горы. Но икона строго молчала, словно готовилась выслушать ее молитвы.

И молодая невольница начала молиться с таким чувством, будто обращалась к живому человеку:

– Матушка Божья Вратарница! Твой Сын сказал всем людям: просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам… Матушка Божья Вратарница с Иверской иконы на Святом Афоне! И я тебя прошу!.. И я ищу твоей защиты и покрова!.. И я стучусь к милосердию твоему!..

Перевела дух, взвешивая то, что хотела сказать ласковой Матери Божьей, которой ведомо, что такое боль. Да, сейчас она знала, что смогла бы вернуться на родину. Но с чем, к кому? Как узнать, живы ли мать и отец? Не женился ли Степан? И есть ли у нее право пренебречь неслыханной силой и властью, которую дано ей обрести?.. Тут снова вспомнилась цыганка-ворожея, посулившая: быть ей большой госпожой. Тяжело вздохнула Настуся и снова принялась молиться:

– Я бедная девушка из далекой страны, без дома и рода, среди чужих людей, одинокая, как былинка в поле! Меня вырвали из дома и привели сюда, далеко-далеко. Но я не прошу ни о воле, ни о счастье… Матушка Божья Вратарница! Подай мне лишь знак: что мне делать с моими сомнениями? Я не могу забыть ни мук несчастных пленников, ни пожарищ в родном краю. Может, ты хочешь, чтобы я, как смогу, уменьшила меру страданий родной земли? Подай мне хоть какой-нибудь знак от всемогущего Сына Твоего в единой Троице! Ведь Он знает все и обо всем заботится, даже о малом червячке. А боль души моей сильнее, чем боль растоптанного червячка. Я не хочу отрекаться от церкви, которой служит мой отец. Потому что тогда стану еще более одинокой, чем теперь. Но если не сделаю этого, не смогу помочь тысячам несчастных. Ты знаешь, что такое боль! Заступись за меня перед всемогущим Богом, сотворившим небо, и море, и ветер, и птиц небесных и заповедавшим людям творить добрые дела. Подай мне знак, Матушка Господня Вратарница! Может, ради этого и привела меня сюда дивная рука Божья степями и морями, чтобы я принесла мир и покой горящим селам и угоняемым в неволю женщинам и мужчинам?..

Настуся молилась со всей наивной искренностью невинной души. Не сводила глаз с иконы, пытаясь уловить выражение на лице Матери Божьей, а затем устремляла взгляд в густо-синее ночное небо над Святым Афоном. Но не менялся дивный лик иконы. Лишь в таинственных небесных высях перемигивались звезды и ясная луна катилась, как мельничное колесо.

Она была одна и остро чувствовала свое одиночество. И вдруг неведомый внутренний голос заговорил в ней: «По образу и подобию Своему сотворил Бог человека и дал ему искру разума Своего и свободную волю – как два крепких весла, чтобы переплыть житейское море. Решай сама по разуму своему и воле своей, которую дал тебе Господь! А придет час, и Бог подаст тебе не один знак, а много, тогда и узнаешь, верно ли ты решила и хороши ли пути твои…»

Послышался лязг оружия и отголоски шагов в ночной тишине. Стража салютовала своему владыке.

В проеме ворот возник Сулейман. Лицо его было задумчиво, тюрбан надвинут на брови, на боку – кривая сабля. Он тоже не мог уснуть в эту ночь. И у него стоял перед глазами суровый образ Привратницы, охранявшей обитель, в которой он остановился на ночлег. И он, так же как и Настуся, вышел, чтобы еще раз всмотреться в таинственное лицо Матери христианского пророка, замученного римскими солдатами.

При мысли об этом великий султан усмехнулся. Это сделали предки тех, кто ныне исповедует веру Сына Марии. И если бы его власть тогда простиралась над Иерусалимом, как простирается ныне, ни один мусульманский наместник не решился бы безрассудно истязать несчастного проповедника в белом хитоне! Предки нынешних джавров испортили мир: и теперь повсюду, куда приходят их потомки, они несут с собой знак крестообразной виселицы, с помощью которой расправились со своим пророком!

«Видел ли кто подобное? – думал великий султан, не терпевший христианской веры и прежде всего знака креста. – Куда ни посмотришь в их землях, повсюду эта святая виселица: при дорогах и на перекрестках, на домах и храмах, на стягах и коронах их князей и монархов, на деньгах и даже на шеях послов!.. И на своей возлюбленной я видел ее… И так крепко держатся они за нее, что даже невольница не пожелала отречься от своего креста в обмен на султанский сигнет!.. Почему?»

Так размышлял халиф всех мусульман и не находил ответа.

Но великое упорство джавров нравилось ему, как нравилось все прочное, сильное, глубокое и правдивое, пусть даже и враждебное ему. Он верил, что Мухаммад был более выдающимся пророком, чем Христос, и пришел после него для того, чтобы «поправить» его учение, – так же, как Христос «поправил» веру пророка иудеев Моисея.

Иудеев же он не любил по многим причинам. Но прежде всего потому, что в них не было покоя. Он не раз наблюдал, как его янычары добивали пленников, выходцев из разных народов. Джавры в большинстве умирали спокойно, а иудеи – нет. А он этого не терпел. Среди джавров тоже находились такие: армяне и греки, – и они были ему столь же отвратительны. Вот почему уверенное спокойствие, исходившее от невольницы, которая сейчас молилась своему пророку, было приятно ему: в точности такую же приязнь он испытывал к верному полку, который шел на смерть с непоколебимой твердостью и упорством.