Осип Назарук - Роксолана

Она вздрогнула.

На мгновение ей стало жаль, что он, ее муж, навеки останется в памяти своего народа незапятнанным. А она? Да, она уже научилась любить этот народ. За его великую набожность, которую сама она постепенно теряла и без которой так тяжело жить. За его спокойствие. А главное – за его глаза, которыми этот народ смотрел на ее мужа, как сама она смотрела на собственное дитя, сына Селима.

И этот народ, и она – оба черпали силу в любви. Однако – она понимала, о как понимала! – сила этого народа была чистой и невинной, несмотря на то, что жестоко обрушивалась на все земли, не принадлежавшие падишаху, – а ее сила была злой, хоть она и не разрушала, а созидала.

Однако свернуть с этого пути она уже не могла. Воля ее текла, как широкая река, страшным черным шляхом умысла, таким же страшным, как и тот, по которому гнали ее сюда из родного края. И даже удары сыромятных плетей ощущала она на своих плечах – так хлестала ее жажда власти для сына, для крови своей.

Чувствовала, что проигрывает тот священный джихад добра и зла, который ведет в душе каждый – но по-разному.

А тем временем она уже приближалась к тому месту, где тесали камень для строительства храма. Ее храма! Уже слышался перестук множества молотков и зубил, и еще издали кланялся ей Синан, величайший зодчий Османов, вершивший свое дело.

Она подняла руку в знак того, что заметила его, благосклонно кивая рабочим, которые склоняли головы перед женой султана, властителя трех частей света. Выпрыгнула из экипажа и остановилась на плите белого мрамора, прекрасная, как ангел с синими очами…

В месяце Мухаррам 936 года Хиджры [138]вместе с бурями равноденствия приблизились к предместьям Вены передовые разъезды и отряды турецких поджигателей. Пламя и дым горящих селений затмили солнце. Первые пленные – семеро немецких рыцарей – предстали перед самим султаном. Каждого из них во время допроса заставили держать на острие копья отрубленную голову соотечественника.

Одновременно оба фланга его армии, подобно буре, устремились вглубь Европы. Правый быстро достиг зеленых лугов прекрасной Моравии, а левый вышел к Средиземному морю близ Триеста.

Вечером в канун дня святого Владислава огромные султанские шатры были разбиты в деревне Циммеринг [139]под Веной. Внутри и снаружи они сверкали золотыми украшениями. А вокруг стояла лагерем султанская гвардия, насчитывавшая двенадцать тысяч янычаров.

За гвардией до самой реки Швехат стоял беглер-бей Баграм, наместник Анатолии, с азиатскими войсками, правее Циммеринга располагались войсковые канцелярии. От Санкт-Маркса до ворот близ Штубенринга и далее до самой Венской Горы стоял великий визирь Ибрагим и весь турецкий артиллерийский парк под командованием Топчи-паши. С ним прибыл вероломный епископ Павел Вардаи из Граца, который сдал этот город туркам без боя и последовал за их армией. Предав свою веру и апостольскую столицу, он изменил и своему народу, преграждавшему путь турецкому нашествию. И впоследствии стал страшным доказательством того, что измена вере и церкви своей всегда предшествует измене родине.

На Венской Горе занял позиции Бали-бек, наместник Боснии, комендант передового охранения, а еще ближе к городу и крепости расположился Хосрев-бек, наместник Сербии, комендант арьергарда войск в этом походе. Перед воротами Бурга стояли отборные части из Румилии, а перед Шкотскими вратами, ближе к Деблингу, – могущественный мостарский паша. Все пространство дунайских вод контролировал Касым, комендант Стамбула, под началом которого было до восьми сотен легких судов.

И стонала земля, и гудели горы под тяжестью орудий и многотысячных полков Сулеймана, охвативших широким кольцом крупнейшую христианскую крепость на Дунае.

Турецкие «бегуны и поджигатели» рассыпались не только по околицам Вены, но и по всей Нижней и Верхней Австрии и Штирии, сея повсюду гибель и пожары. Их жертвами пали чудесные виноградники Хайлигенштадта, и Деблинг, и Пенцинг, и Гиттельсдорф, и замок Санкт-Файт, и Лихтенштейн, и Медлинг, и Берхтольсдорф, и Брюн, и Энценсдорф, и даже хорошо укрепленный Баден, и долинная часть Клостернойсбурга вместе с величавым монастырем над Дунаем, и много других замков, селений и городов. Отряды армии Сулеймана, грабя и вырезая до последнего человека христианские гарнизоны, добрались даже до прекрасной долины реки Изонцо.

В день, когда Роксолана прибыла в Циммеринг, Касым в ее честь поджег все мосты через Дунай, и они пылали на протяжении всей ночи. В тот же день в осажденной Вене были остановлены все часы на башнях церквей и в общественных зданиях – в знак того, что больше нет меры времени для труда и отдыха, когда вера и держава находятся в смертельной опасности.

А в двадцать третий день месяца Мухаррам турецкая артиллерия открыла огонь по Вене и без остановки била по Каринтийским воротам в течение целой ночи. И всю эту ночь безостановочно шел проливной дождь, не утихая ни на мгновенье.

На следующий день турки получили приказ приготовить штурмовые лестницы, чтобы взбираться на городские стены. Анатолийские полки свозили с гор, окружающих Вену, древесину и вязанки хвороста, чтобы заполнить ими крепостные рвы. И вдруг через Соляные ворота из осажденной крепости стремительно вырвались восемь тысяч пехотинцев и ударили в тыл турецким отрядам, атаковавшим Каринтийские ворота. Но, замешкавшись, они произвели вылазку не ночью, а на рассвете, и турки убили более пятисот человек и с ними сотника Хагена Вольфа. А когда осажденные начали отступать в крепость, турки предприняли попытку вместе с ними ворваться в открытые ворота, но те оказались слишком узкими, и в крепость проникли лишь несколько янычаров.

Только когда с помощью двух минных подкопов туркам удалось сделать пролом в крепостной стене возле монастыря августинцев, начался трехдневный штурм. С обеих сторон беспрестанно гремела артиллерия; играли трубы, горны и трембиты с башен монастыря августинцев и церкви Святого Стефана: эта музыка должна была придавать мужества защитникам города.

Так шли дни за днями – и все они были кровавыми.

Еще два минных подкопа значительно расширили пролом в стене близ Каринтийских ворот. И военный совет визирей и пашей, который возглавлял сам султан, принял решение начать последний и самый мощный штурм, так как холод и недостаток провианта уже начали сказываться на боевом духе турецкой армии. Остывающее рвение воинов подогрело обещание выплаты крупных сумм – по тысяче акче каждому янычару. Герольды выкрикивали в полках, что любой рядовой воин, первым ворвавшийся на стену крепости, получит тридцать тысяч акче, а если героем окажется офицер, то он станет султанским наместником. Сам Сулейман, пренебрегая опасностью, почти вплотную приблизился к городской стене, осмотрел пролом и поблагодарил великого визиря, который руководил работой саперов. Стена была разрушена на расстоянии около сорока пяти саженей.