Осип Назарук - Роксолана

Какое-то мгновение она не осознавала, где находится и что происходит вокруг. Над ней склонились две мужские фигуры, с черными раскосыми глазами, редкими усиками и выступающими скулами, в остроконечных шапках, с луками за плечами и в черных овчинных кожухах шерстью наружу. Грудь девушки сжал нестерпимый страх, который в следующее мгновение превратился в отчаяние. Невыносимые ужас и отвращение заполнили все ее тело, заплескались в глазах, стиснули горло, перехватили дыхание.

В голове промелькнула мысль, что она полонянка, находится в руках татар, и эти полудикие всадники с желто-смуглыми лицами могут сделать с ней все, что пожелают.

Настуся с трудом отвела взгляд. И только тогда обнаружила, что лежит на какой-то насыпи невдалеке от лесочка. А рядом сидят или дремлют в забытьи другие молодые женщины и девушки. Отыскала несколько знакомых лиц – городских девчат, но подружки Ирины среди них не заметила. Поодаль лежали и сидели мужчины, связанные волосяными веревками и сыромятными ремнями, и она сразу же увидела среди них своего Степана. Он напряженно всматривался в женский полон, и Настуся почувствовала, что он ищет ее среди пленниц.

Одновременно она подумала о том, что сталось с ее отцом и матерью, с подругами, с ее свадьбой… Все, все рассыпалось, как разбитое стекло, исчезло, будто сон.

Родной город Рогатин, с его стенами и домами, был не виден отсюда. И он сгинул, как сон.

Что ее ждет?

Эта мысль озарила ее голову, как багрянец, который появлялся на крыше их дома с первыми лучами нового дня.

Татары расхаживали между пленниками, раздавали какие-то приказания, тут и там со свистом взлетали в воздух нагайки. Стоны и крики наполняли воздух. Настусю немного утешало только то, что их, взятых в полон, очень много и ей будет с кем делить горькую невольничью долю…

Вечерело. Ночь куталась в нежную кисею таинственной печали. В ближних зарослях мягко мерцали огоньки светлячков – они были свободны, летали себе и светили. А где-то вдали догорало зарево пожарища.

Татары развели большие костры. Должно быть, их было много, они чувствовали свою силу и ничего не опасались. Сегодня они захватили многолюдный полон. Странное дело – в нем оказалось множество новобрачных, молодых парней и девушек. И как раз в этот час их принялись разделять. Настуся не понимала, какой смысл в таком разделении, и только молча наблюдала.

В темном небе нет-нет, да и мелькали падучие звезды-метеоры, временами казалось, что идет настоящий звездный дождь. А Настуся загадала всего одно желание: жить, жить, выжить – любой ценой выжить, даже в беде и в унижении, в татарской неволе! Потому что мир вокруг был такой красивый-красивый! А она еще такая юная, совсем юная!..

Огни, что мерцали на земле и в небесах, придавали ее первой ночи в неволе какую-то зловещую красоту. А грозные и дикие татарские лица вокруг, с их раскосыми глазами и островерхими шапками, вызывали у нее приступы доселе неведомого ей всеобъемлющего ужаса. Из зарослей доносились крики девчат и женщин, над которыми измывались дикари. Только здесь Настуся поняла смысл проклятия, которое иной раз слышала на базаре от ссорящихся торговок: «А чтоб тебя замуж выдали на Диком Поле ордынском!..» И еще поняла она, что и в несчастье случается удача: подобное обращение ей пока не грозило, потому что предводители татар уже обратили на нее внимание, сочтя особенно ценной добычей, и до поры оставили в покое.

Утром с восходом солнца татарский лагерь вместе с полоном снялся с места и двинулся на восток. Пленные мужчины шли связанными, а женщины – в окружении многочисленной стражи. Некоторые из них, измученные и до смерти напуганные, уже не могли идти. Их погрузили в черные обозные мажи [33]и везли следом за караваном. Больных и раненых мужчин добивали на месте. Поэтому каждый из последних сил пытался остаться на ногах.

Настуся шла пешком в толпе молоденьких девчат. Шла в своем подвенечном наряде, только веночек где-то потеряла. Молитва, с которой она обратилась к Богу на рассвете, немного успокоила ее. И если б не голод и сумрачные, полные печали лица вокруг, могла бы чувствовать себя почти хорошо.

Позади слышалось фырканье коней татарской стражи, которая время от времени заезжала то с одной, то с другой стороны и присматривалась к полонянкам. При этом всадники во весь голос обсуждали каждую из них, уделяя особое внимание молодым девушкам. Настуся не понимала, о чем они толкуют, но заметила, что татары принимались особенно громко рассуждать о достоинствах девушек, как только рядом с ними появлялся какой-то турок.

Среди подружек по несчастью Настуся выглядела самой спокойной. Она быстро усвоила, что полная невозмутимость и чувство достоинства способны заставить даже дикую татарскую стражу относиться к ней с уважением. И не ошиблась: те, указывая на нее своими ременными плетьми, частенько повторяли: «Хуррем!»

Она решила, что «хуррем» означает что-то вроде «спокойная», «беззаботная» или, может быть, «веселая». Не знала только, по-татарски это или по-турецки.

Это было первое слово из языка грабителей и торговцев живым товаром, которое она запомнила.

Татары довольно часто делали короткие привалы и спешивались, чтобы дать коням передохнуть и подкрепиться. К тому же, им приходилось ждать, пока подтянутся стада захваченного рогатого скота и овечьи отары. Тогда и пленники могли перевести дух.

Около полудня, в самую жару, татары устроили более продолжительный привал. Стали готовиться к обеду. Настусе стало интересно, как же будет выглядеть первый татарский обед. Но уже по приготовлениям стало понятно, что мужскому полону не достанется ничего – еду получит только женский. Ох, как же ей хотелось поделиться со своим Степаном, но для этого не было ни малейшей возможности.

А татары тем временем расставляли казаны и разводили огонь. Тащили из возов мешки с награбленной мукой, замешивали тесто, добавляя конскую кровь, раскатывали колбасами и бросали в кипящую воду. Потом, показав полонянкам, как нужно делать, приставили некоторых из них к этой работе. Выбирали, смеясь, одних невест – тех, кого схватили в подвенечных платьях. Среди них оказались Настуся и одна польская панночка, которую из-за ее блестящего платья тоже приняли за «молодую». Поначалу полька упиралась, но, отведав сыромятной нагайки, принялась усердно месить муку с конской кровью.

Тут в отдалении поднялся гомон. Один из коней внезапно рухнул на землю и издох. Татары с радостными воплями кинулись к нему и начали кромсать падаль ножами. Всю ее, кроме мясистой задней части, было велено сварить в соленой воде, а заднюю часть нарезали тонкими пластами и уложили под седла. Настусе сделалось дурно при виде их приготовлений, но еще хуже ей стало от мысли, что с этими людьми ей придется жить – и кто знает, как долго! Несмотря на голод, она так и не смогла заставить себя прикоснуться к «яствам». А татары за обе щеки уплетали вареную падаль и колбасы из конской крови с мукой.