Донна Гиллеспи - Несущая свет. Том 3

— Этот человек, Бато, — удалось наконец Марку Юлиану выдавить из себя несколько слов свистящим шепотом, — знал о заговоре… против тебя… который не должны были преждевременно раскрыть…

— Так ты знал обо всем этом? Ты — бесстыжий лицемер!

— Перестань, ты сам ожидал, что я когда-нибудь предам тебя… Ты ожидаешь этого от каждого, кто служит тебе. И чем старательнее и вернее они служат, тем больше ты их подозреваешь.

— Как только у тебя хватает совести смотреть мне в глаза!

— На тебя нелегко смотреть… поверь мне… Бато пришел ко мне одолжить денег и посоветоваться, я дал ему и то, и другое. Я знал, что у него нет сил вынести пытку… поэтому я вызвался на допрос вместо него… и это все, что ты узнаешь, чудовище… Ты никогда не узнаешь их плана… Я скорее откушу себе язык и выплюну тебе в лицо!

Домициан, затрясся в тихом, злобном смехе.

— Ну что ж, пусть твой язык останется в целости и сохранности! Сейчас я сам назову тебе их. Парфений… Стефаний… Сатур… Клодианий… а также некий гладиатор по кличке Циклоп.

Домициан расставлял между словами долгие паузы, словно смаковал их, наблюдая, как с каждым разом возрастает отчаяние в глазах Марка Юлиана.

— Итак, как видишь, твой маленький заговор раскрыт. Все эти люди уже закованы в цепи, и мне очень жаль, что ты совершенно зря принес себя в жертву.

Марк Юлиан молчал и не двигался. Сейчас главной его задачей было убедить Домициана в том, что теперь он находится в абсолютной безопасности.

— Твоя бездарность просто поражает меня, Марк Аррий Юлиан. Ты знаешь, я всегда думал, что если когда-нибудь тебе вздумается устроить против меня заговор, то мне нужно заранее одевать саван. Советник, разучившийся хитрить и изворачиваться, похож на слишком растолстевшую любовницу, не так ли?

Марк Юлиан лихорадочно размышлял: «Почему он не уходит? Он презирает меня, он победил, так что же ему нужно? О, Немезида!»

Он сделал последнюю попытку.

— Как бы я ни ненавидел тебя, отродье Нерона, — прошептал Марк Юлиан, — все же… на свете есть еще один человек, который испытывает к тебе гораздо большую неприязнь.

Домициан приблизил к нему свое лицо, перекосившееся от жгучего желания немедленно вырвать из горла жертвы признание, причем если понадобится, вместе с языком.

— Кто? Ты, грязная тварь, блюющая софистикой! Петроний? Норбаний? Этот не способный стоять на ногах, старый дурак Нерва? Говори мне! Тебе уже теперь все равно!

— Ты слишком забегаешь вперед, не утомляй себя.

— Зачем я трачу время с сумасшедшим? Ни один человек не будет презирать и ненавидеть самого себя. Это противно законам природы. Я запрещаю тебе даже думать об этом.

— Это довольно любопытное явление, но оно случается иногда. Несмотря на то, что ты сидишь на самом высоком троне в мире, то, что тебе видится в зеркале, когда ты смотришь на самого себя — это грязный, отвратительный, полубезграмотный бродяга, помесь воришки и раба. Твое невежество преследует тебя как чума. Ты принялся убивать людей, чтобы те, кто превосходит тебя многократно во всех отношениях, стали уважать тебя, однако к своему несчастью ты обнаружил, что это еще больше укрепило их веру в правильность оценки твоих способностей, данной твоим отцом: ты годишься лишь в погонщики мулов, не более того.

Домициан издал бешеный рык, настолько жуткий и громогласный, что даже видавший виды палач побледнел и отшатнулся, словно его ударили по лицу. После кивка он нанес Марку Юлиану еще пять ударов плетью, и тот провалился в полное беспамятство, оставив Домициана наедине с его агонизирующим самолюбием и непонятной тревогой. Слова Марка Юлиана упрямо вгрызались в его мозг, словно черви, поедающие труп.

«Я победил его. Он признался в своей постыдной неверности. В чем состоит его секрет? Почему он выглядит победителем, даже стоя у Стикса в ожидании Паромщика?»

Домициан грубо встряхнул Марка Юлиана за плечо.

— Ты не отделаешься от меня так легко, скорпион, жалящий в спину! Привести его в сознание!

Палач опять выплеснул ведро грязной воды в лицо Марку Юлиану, но на этот раз не добился желаемых результатов. Бывший советник Императора в себя не приходил долго.

«Я мог бы забить его плеткой до смерти, — озарила догадка мозг Домициана, — но и это не смогло бы стереть с его лица презрительную улыбку. Надо сломать его изнутри, пусть побудет в моей шкуре, попробует, каково жить с искалеченной душой!»

И Домициан додумался наконец, как ему это сделать. Он наклонился так, чтобы его глаза оказались на одном уровне с глазами Марка Юлиана, вкрадчиво улыбаясь.

— Прости, но мне еще раз придется побеспокоить тебя, дружище! — сказал Домициан с деланной веселостью. — Но кажется, я так и забыл сообщить тебе главную новость, которую ты, без сомнения, еще не слышал, зарывшись, как крот, так глубоко под землю. Твоя варварская Цирцея все-таки поплатилась за свою преступную наглость. Аристос изрубил твою Ауринию в мелкие кусочки, как она и напрашивалась. Она умирала в долгих мучениях. Он прикончил ее не сразу, а после того, как вдоволь наигрался. Что ты скажешь, если мы на часть выручки от продажи твоего поместья устроим ей похороны? Разумеется, если от нее осталось что-нибудь для погребального костра.

Он пытливо всматривался в выражение лица Марка Юлиана, словно был скульптором, желавшим изобразить в камне его черты, и вскоре увидел то, что несколько безошибочных слов принесли успех там, где оказалось бессильным искусство палача.

Поначалу казалось, что Марк Юлиан ничего так и не услышал. Затем в его глазах явственно проступила боль души. Домициан заметил, как взгляд его врага словно задрожал в агонии, а затем погас. Император алчно упивался зрелищем поверженного и раздавленного Марка Юлиана.

«Это жизнь, дурак! Вот к чему привело твое умничанье и высокомерие. Ты слишком высоко занесся. Знай то, что знаю я — мир бесконечно жесток и холоден. Любовь — это надгробный камень».

Домициан выпрямился, чувствуя себя гордым и сильным львом с пышной гривой, который только что оборвал цепь, на которую его посадили.

«Никогда больше не склонюсь я перед этим человеком, даже в своих тайных мыслях. Я свергнул наземь идола и перепахал место, где он стоял, посыпав его солью».

— Ты потерпел полное поражение, Марк Юлиан! Несмотря на все твои козни, победителем в конечном итоге оказался я.

Домициан одарил палача только что отчеканенной монетой с его профилем, имевшим, как он думал, исключительное сходство с оригиналом. Палач принял золотой без каких-либо эмоций, буднично и деловито, даже не поблагодарив дарителя.

Затем Император кивнул на Марка Юлиана.

— Пусть повисит там. Впереди у него будет целая ночь, чтобы поразмыслить над тем, что я ему сказал. Завтра на рассвете он умрет на эшафоте вместе с остальными.