Георг Борн - Новая царица гарема

– Я желаю сначала выслушать доклад великого визиря о деле того офицера, который ночью убежал из тюрьмы, – строго сказал Абдул-Азис, и этот ответ дал понять шейх-уль-исламу, что он проиграл дело. – Махмуд-паша сообщит мне о назначении Зора-бея, и, я думаю, оно крайне важно и необходимо.

– Крайне важно и необходимо, так я слышал из уст Махмуда-паши, – подтвердил Гассан. – Зора-бей отправлен в посольство в Лондоне, где он имеет важные связи.

– Доклад великого визиря разъяснит это дело. Мне говорят, – обратился султан к шейх-уль-исламу, который стоял перед ним бледный со сверкающими глазами, – мне говорят, что воскресшая из мертвых девушка, называемая пророчицей, состояла под твоим надзором и руководством. Так ли это, великий муфтий?

Мансур ожидал всего, только не этих слов, которые прямо показывали, что султан уже явно не доверяет ему. Абдул-Азис пристально и строго смотрел на Мансура, и тот должен был собрать все свое присутствие духа, чтобы не выдать ужасного действия этого вопроса.

– Правда, я был в доме софта, чтобы убедиться в чуде, – отвечал он тихим беззвучным голосом. – Вот и все.

– Где теперь тот софт? – спросил султан.

– Он сошел с ума.

– Я спрашиваю, где он, великий муфтий, ты понял меня?

– Он умер, ваше величество.

При этих словах Мансура Абдул-Азис быстро взглянул на него. Взгляд этот был красноречивее слов, он ясно показал шейх-уль-исламу, что султан знает слишком много.

– Кто это, ваше величество, приписывает мне руководство пророчицей? – обратился Мансур-эфенди к султану. Он понял теперь опасность своего положения и должен был употребить все, чтобы только победить, в противном случае ему грозила гибель.

– Гассан-бей, я даю тебе право отвечать, – обратился султан к своему адъютанту.

Оба противника стояли теперь друг против друга.

– Я имею доказательство моих слов, – начал Гассан. – Его светлость шейх-уль-ислам не захочет, да и не в состоянии будет отрицать то, что пророчица по имени Сирра, дочь старой снотолковательницы Кадиджи из Галаты, была орудием планов. Его светлость не в силах будет также опровергать, что пророчица только повторяла слова, которые он подсказывал ей, стоя за ковром.

– Подсказывал ей! – вскричал султан.

– Свидетельница еще жива. Стоит вашему величеству приказать, и она, пока еще не казнена, будет приведена сюда. От нее мы узнаем правду.

Мансур-эфенди видел, что падение его близко, однако же он не хотел так легко отказаться от игры.

– Слишком поздно. Солнце заходит. Лжепророчица сейчас примет достойное наказание, – сказал он.

– В таком случае перед высоким лицом его величества, – обратился Гассан к Мансуру, – я спрашиваю вашу светлость, правду ли я сказал, и надеюсь, ваша светлость не допустит того, чтобы допрашивать свидетелей, подчиненных вашей светлости. Я повторяю свое показание, что пророчица была орудием вашей светлости и только повторяла те слова, которые ваша светлость подсказывал ей.

– Говори! Правда ли это? – спросил Абдул-Азис, едва сдерживая гнев при мысли об обращенном к нему обвинении.

– Надеюсь, ваша светлость не будет принуждать меня допрашивать ходжу Неджиба и другого сторожа пророчицы, вами же поставленных, – прибавил Гассан.

– Ты приставил к ней сторожами своих слуг? – вскричал султан, не дожидаясь ответа от смертельно бледного шейх-уль-ислама. – Довольно! Я не нуждаюсь в показаниях слуг великого муфтия. Все так, как утверждаешь ты, Гассан-бей, невероятное оказалось правдой. Итак, пророчица была орудием в руках Мансура-эфенди. Тебе представится случай, – обратился он к последнему, – в уединении, в одиночестве подумать о том, что ты наделал и что произнес устами той лжепророчицы.

Шейх-уль-ислам хотел просить султана выслушать его объяснения, но страшно разгневанный Абдул-Азис наотрез отказал ему.

– Ты узнаешь мои дальнейшие приказания, – сказал он, – а теперь ступай.

Мансур-эфенди был низвергнут, впал в немилость и перестал быть главой всех магометан. Он был слишком горд для того, чтобы пасть в ноги султану, а может быть, даже видел бесполезность подобного унижения, а потому и удержался от него. Он ограничился безмолвным поклоном и вышел из кабинета, бросив на Гассана взгляд смертельной ненависти.

С этой минуты Мансур перестал быть шейх-уль-исламом, так как султан мог сменять и назначать его, но никогда, однако, не мог присудить его к смерти или лишить имущества.

– Ты оказал мне новую услугу, обличив этого неверного слугу моего трона, – сказал султан своему адъютанту, когда они остались вдвоем. – Теперь я верю, что пророчица была невиновна.

– Несчастное орудие этого человека, которого постигла теперь немилость вашего величества, должно поплатиться жизнью за то, что показалась ему опасной, – отвечал Гассан. – Солнце закатилось, и в эту минуту несчастное создание должно умереть.

– Этому не бывать! – воскликнул султан. – Пророчица должна жить, чтобы доказать вину Мансура-эфенди.

– Ваше величество, прикажите…

– Я приказываю пощадить жизнь пророчицы.

– Если только не поздно, если палач в своем усердии не исполнил уже приговор Мансура и его сообщника и не казнил несчастную, она будет спасена.

– Поспеши же исполнить мое приказание, – сказал Абдул-Азис своему любимцу.

Гассан поклонился и бросился вон из кабинета.

Может быть, Сирра, несчастная жертва Мансура, была еще жива, может быть, Гассан мог еще вырвать ее из рук палача, который уже вез ее на место казни.

Муэдзин – служитель мечети, криком с минарета призывающий мусульман к молитве.

Кавасы – турецкие полицейские и сыщики.

Сака – водовозы.

Капиджи-баши – дворцовая стража, обязанная день и ночь охранять священный плащ Магомета.

Мушир – значит советник, служит титулом для высших гражданских чиновников.

Магомет (Великий) – основатель названной его именем религии, родился в апреле 571 года в Мекке. Родители его, Абдаллах и Амина, принадлежали хотя к знатному, но обедневшему роду Куррейш, который имел в своих руках светскую власть в Мекке и право присмотра за находящимся в этом городе храмом, священной Каабой. Собрание откровений Магомета есть Коран.

Так исчисляют в арабских племенах военные силы, посланные на поле битвы.

Софт – так в Турции называют изучающих законоведение и богословие.

К преступлениям, которые делают дневной пост недействительным, принадлежит, по верованию турок, также и злословие – этот нравственный пост достоин подражания.