Маргарет Лерой - Жена солдата

Однажды вечером я повела девочек к нему в гримерку. Он вместе с Моникой Чарлз играл в «Частных жизнях». Милли было два года, пьеса ее утомила, и я несла ее на руках, теплую и тяжелую. Я постучала, он не ответил, и я толкнула дверь.

Меня коснулся запах «Shalimar», загадочно-бархатный, коварный. Юджин был там с Моникой Чарлз. Она стояла, подняв одну ногу на стул, ее юбка была собрана вокруг бедер, а он медленно стягивал с нее чулок.

В его ласкающих прикосновениях сквозила чувственность, совершенно мне не знакомая. Они подняли головы, заметили меня и отпрянули друг от друга. В его глазах отразилось потрясение, а затем я увидела, как в них начали выстраиваться оправдания. Я не осталась, чтобы их выслушать.

Бланш стояла у меня за спиной, Милли клевала носом. «Его здесь нет, — сказала я. — Должно быть, мы его прозевали». Я быстро увела девочек. Не думаю, что они что-нибудь разглядели.

Мы никогда это не обсуждали, просто продолжали жить, как раньше. Но с этого времени что-то во мне закрылось окончательно, как дверь гримерки, которую я захлопнула за собой. Что-то закончилось для меня.

Иногда я задумывалась об этом: о том, чего так не хватало моему браку; о той части меня, которую, мне казалось, я никогда не смогу выразить, но которая может быть так внезапно, почти случайно потревожена какой-то мимолетной грезой или брошенным на незнакомца взглядом, или незнакомцем, взглянувшим на меня.

Помню один момент, что случился со мной давно, когда я была уже знакома с Юджином, но все еще жила в Лондоне. Я шла по набережной Темзы, мне встретился мужчина, который обернулся, чтобы посмотреть на меня. Это было незадолго до свадьбы — я шла на встречу с Ирис в Лионский угловой дом, что стоял на Тоттенхем-корт-роуд.

Она должна была стать свидетельницей на моей свадьбе, и я хотела показать ей образцы ткани для ее платья. На мне был изящный темно-синий костюм, замшевые, с ремешками, туфли на высоком каблуке, лучшие шелковые чулки с идеально ровными стрелками и розовая войлочная шляпка с плотной репсовой лентой.

Я немного запаздывала на встречу. Вероятно, опять витала в облаках, прокручивая в уме очередное стихотворение, и, должно быть, мое лицо раскраснелось на осеннем ветру.

Мужчина был старше меня. Высокий, с несколько усталым, но живым лицом. У него был серьезный взгляд, никакой улыбки. Такой взгляд, который чего-то требовал от меня, взгляд, выходящий за грань одобрения или заискивания.

Его взгляд был таким настоящим, как касание руки. Я почувствовала, как по мне прошла жаркая волна, яркая нить непередаваемого ощущения прокатилась вниз по телу. Все вокруг танцевало: падающие коричневые листья, бушующая река.

Я до сих пор порой вспоминаю эту минуту. Если бы он позвал меня с собой, я бы пошла.

Четверг. Поднимаюсь на холм, чтобы повидаться с Энжи. Я надела одно из двух своих лучших платьев. Повседневное платье, которое я обычно ношу, не подходит для выхода. Второе было на мне в день бомбардировки. Я замачивала его снова и снова, но так и не смогла вывести пятна крови.

Этим утром в Ле Винерс нет никаких признаков присутствия немцев. Должно быть, они уже отправились на работу. Хотя я и не представляю, чем они могут заниматься. Не так уж это и сложно — держать под контролем наш остров. Погода немного поднимает мне настроение. Сегодня яркий, свежий денек, дует легкий летний ветер с запахом соли, земли и цветов.

По краям дороги пышно цветут наперстянка и фиолетовый окопник; протекающий рядом с дорогой ручей тоже зарос зеленью: олений язык, листочки кресс-салата, камнеломка. Поток воды, бегущий через папоротники, вертится на свету, как живое существо. Всего на мгновение я могу представить, что все как всегда и нет никакой оккупации.

Несу Энжи пирог и немного ежевичного желе из прошлогоднего урожая. Хотя я и задумываюсь, а не несу ли я эти гостинцы скорее для себя, нежели для нее. Я чувствую себя беспомощной; я должна что-то сделать для нее. И она благодарна.

— Ох, Вивьен, ты такая заботливая… И выглядишь ты сегодня прелестно. В этом платье ты просто загляденье, — говорит она.

— О, спасибо, Энжи.

Разглаживаю юбку. Она прелестна, Энжи права: на хлопке изображены цветы — желтые, кремовые, множество разных цветов. Есть там и синие незабудки. Разноцветие дикого луга. Я не говорю Энжи, почему так одета.

Она готовит для нас чай в большом коричневом керамическом чайнике. Снаружи, за открытой дверью суетятся и стучат коготками куры.

— Много их? — спрашивает она.

Понимаю, что она имеет в виду немцев.

— Они реквизировали дом Конни, что стоит по соседству с моим. Там их живет четверо, — рассказываю ей я.

Энжи фыркает.

— Реквизировали? Да они используют всякие красивые словечки, чтобы водить нас за нос, — говорит она. — Украли, вот как правильно… Они совсем рядом, да, Вивьен? Вы постоянно будете на виду друг у друга. Мне вообще это не нравится.

— Ну, по крайней мере, они не забрали наш дом.

Сегодня у Энжи день стирки. В кухне стоит запах хозяйственного мыла и влажного белья. Она почти закончила: пропускает одежду через валики, прежде чем развесить ее. Вижу, что она постирала что-то из одежды Фрэнка.

— Не возражаешь, Вивьен, если я закончу? — спрашивает она.

— Нет, конечно, нет.

Она видит, что я заметила рубашки.

— Решила постирать его одежду, — говорит она. — Она не сильно поношена. Отдам ее Джеку, моему брату. Он всегда благодарен за вещи. Им с Мейбл немного трудновато прокормить всех своих детей.

Потягиваю чай и наблюдаю, как она прокручивает тяжелую ручку каландра. Вода стекает в лоток, капли стучат в ритм движений Энжи.

— Так, Энжи, ты… — Слова застревают у меня во рту. — Я имею в виду, как дела?

Она смотрит на меня печальным, но пристальным взглядом.

— Если честно, Вивьен, не так уж и хорошо, — весьма прозаично отвечает она. — Но я знаю, что не должна жаловаться. Очень многие кого-то да потеряли.

— Но от этого не легче, — говорю я.

Некоторое время мы молчим. Снаружи доносится клекот кур и свист дрозда, сидящего на старом дереве, растущем возле двери.

То, как она выглядит, не дает мне покоя. Ее лицо измучено, словно уже прошли годы с того момента, как погиб Фрэнк. Словно за все эти годы река времени омыла ее и уносит прочь.

— Скажи мне, если я чем-то могу тебе помочь, — почти беспомощно говорю я. — Все, что угодно. Я могу принести тебе немного еды или что-то еще…

Она поднимает на меня взгляд. Проводит рукой по волосам, которые представляют из себя сплошной темный хаос. Она не стала их закручивать на бигуди.

— У тебя доброе сердце, Вивьен. И, поскольку ты предложила сама, ну, есть кое-что, — говорит она. Энжи заливается краской, смущается, и мне интересно почему. — Мне нужно выбрать гимны. Для его завтрашних похорон. Дело в том, что я не очень сведуща в грамматике.