Маргарет Лерой - Жена солдата

Меня охватывает беспокойство от того, что я не знаю, зачем он здесь. Я вспоминаю вчерашнее утро с Джонни и то, как откровенно мы говорили. Была ли закрыта дверь во время нашего разговора? Я повела себя легкомысленно, не додумалась убедиться, что дверь надежно заперта. Сердце готово выскочить у меня из груди.

Капитан Леманн прочищает горло.

— Я пришел сказать вам, что у нас есть кофе.

— О.

Видя мое удивление, он улыбается слегка кривоватой улыбкой.

— Макс привез из Франции… слишком много. Это очень хороший кофе, в зернах. Возможно, вы захотите взять немного для своей семьи?

Я думаю о кофе, представляю, какой приятный у него будет вкус. Сделанный из зерен, на французский манер. Раньше я время от времени делала такой кофе, до войны. Я люблю хороший кофе. Представляю насыщенный аромат жареных зерен и то, как мир вокруг становится более ярким и четко очерченным.

И качаю головой.

— Ваше предложение очень любезно, но я не могу его принять, — говорю я.

Надеюсь, мне удалось взять верный тон — вежливый, но непреклонный. С этой минуты я все буду делать правильно. Джонни напомнил мне, как следует себя вести.

Капитан Леманн не отвечает. Молчание между нами затягивается и заставляет меня паниковать. Мне надо что-то сказать, что угодно.

— Я серьезно. Я не могу его принять. Это было бы неправильно, — повторяю я. Но, может быть, я отнекиваюсь чересчур сильно.

Он смотрит на меня и слегка хмурится, не понимая. Солнце хорошо его освещает, все черты его лица: морщины на лбу, неровный шрам на щеке. У него глубоко посаженные глаза печально-серого цвета, похожего на древесный дым.

— Но мне кажется, что вы любите кофе, — говорит он.

Несмотря ни на что, мне становится любопытно.

— Почему вы так думаете? — спрашиваю я. И понимаю, что мне не следовало этого делать, не следовало ничего говорить, не следовало продолжать беседу.

— Я видел, как вы приносите его сюда, на этот стол на солнце, — отвечает он. — Как вы обнимаете чашку ладонями. Для вас это особенные минуты. Минуты покоя.

Я пытаюсь пожать плечами, словно опровергая его слова. Но это правда.

— А это, думаю, неважный кофе, — говорит он, показывая на мою чашку. Выражение его лица вызывает у меня улыбку, я не могу сдержаться. У него такой неодобрительный вид, как будто мой кофе его оскорбляет. — Это просто подкрашенная вода.

— Я к нему привыкла, — отвечаю я.

Он качает головой, почти горестно.

— Но вы же можете получить намного лучший, чем этот. Почему нет?

— Нет. Правда. Я не хочу. Но спасибо…

Я мысленно приказываю ему уходить, но он просто стоит и смотрит на меня.

Мне не следовало улыбаться.

— Капитан Леманн. Я серьезно. Не думаю, что нам следует разговаривать подобным образом. Я действительно считаю, что это неправильно.

Но я не успеваю закончить свою осторожную речь. Он стремительно придвигается ко мне, и слова застревают у меня в горле. На короткий миг мне кажется, что он собирается меня ударить. Потом я вижу, что он сбивает осу с моего рукава.

Я привстаю, уворачиваясь от осы и ударяясь о стол. Мой фартук цепляется за гвоздь, и из кармана вываливаются вещи: пара прищепок, кукла из домика Милли — и серебристая зажигалка. Мы наблюдаем, как зажигалка падает и с тихим, но отчетливым хрустом приземляется на гравий. Во внезапной тишине звук кажется поразительно громким.

Мое лицо пылает.

— Что ж, миссис де ла Маре, — произносит он с дразнящей серьезностью. — Думаю, это мое.

— Вы забыли ее в саду. — Мой голос звучит высоко и простодушно. — Я собиралась вернуть ее. Хотела отнести ее в Ле Винерс…

Слова выскакивают из меня.

Я поднимаю зажигалку и кладу ее на стол. Не могу отдать ее ему в руки. В окружающей нас тишине я различаю малейшие звуки: тихая песенка Милли в кухне, воробей, легкий, словно лист, упавший на ветку дерева. Я все еще чувствую то место, где он прикоснулся к моему рукаву, по моей коже пробегают маленькие язычки пламени.

Он собирается что-то сказать, но передумывает. Протягивает руку и берет зажигалку. Он не улыбается, но выглядит довольным чем-то.

— Тогда доброго утра, миссис де ла Маре, — говорит он и уходит.

Я понимаю, что у моего кофе ужасный вкус. Отношу его в кухню и выплескиваю в раковину.

Теперь по вечерам темнеет рано. Я задергиваю занавески, включаю лампу. Тени протягивают свои пальцы из углов комнаты.

Читаю Милли новую сказку. Мы с ней сидим на софе. Бланш развалилась на полу со своими журналами. От лампы на нас падает яркий свет, словно опавшие с цветка лепестки.

Сказка повествует о солдате, вернувшемся с войны. Вспоминаю ту сказку про танцующих принцесс, которую я читала Милли вечером перед тем, как мы отправились на корабль. В той истории речь тоже шла про солдата, который пришел с войны. В сказках всегда есть войны и мужчины, уходящие, чтобы сражаться. Но лишь некоторые из них, счастливчики, возвращаются домой. Здесь война — это данность, часть жизни, как старение и увядание тела, как ненастная погода. Война — дело мужчин, ее причины никогда не объясняют. А возвращение с войны — долгий путь, полный испытаний. Возвращаясь с поля боя, солдаты сталкиваются и сражаются с необъяснимыми вещами, как будто все случившееся с ними открыло им нечто, доселе невидимое.

Милли сидит прижавшись ко мне. Слышу причмокивания, когда она посасывает свой пальчик. Она разглядывает картинку. На иллюстрации изображен солдат, идущий по простой сказочной дороге, с удивительной симметрией петляющей к далеким голубым холмам. Лица солдата не видно, но видна его усталость. Он устал от войны. Сложно не заметить его стремление к спокойной жизни. Все это сквозит в его сгорбленной, изможденной фигуре, в том, как он в одиночестве бредет по дороге.

У Милли завороженный взгляд, какой бывает всегда, когда я ей читаю. Она даже почти не моргает.

— Этот солдат, он как папочка? Папочка — солдат, — говорит она.

— Да, — отвечаю я.

— А он где? — спрашивает Милли.

Удивлена, что отец в ее понимании реально существует. Ей было всего три, когда он ушел на фронт.

— Я не знаю точно, милая, где он сейчас находится. Из-за оккупации мы больше не получаем новостей. Но я уверена, где бы он ни был, он думает о нас.

— Думает о нас постоянно, мамочка? Он думает о нас все время?

Вопрос ранит, возникает знакомая тупая боль, словно нажали на синяк. Я уверена, что Юджин с нежностью вспоминает про детей. Но если он и думает о женщине, оставшейся на Гернси, то не обо мне. В такие моменты я стараюсь быть очень осторожной, чтобы не было и намека на то, что между нами что-то не так. Чтобы мой голос не выдал, что мы несчастливы.

— Уверена, он не забывает о нас ни на минуту, — говорю я Милли.