Маргарет Лерой - Жена солдата

— Энжи ле Брок выходит на улицу в бигудях, — говорит она.

Ее голос тверд, словно неодобрение поведения Энжи дает Эвелин уверенность в этом изменчивом мире. Дает ей возможность за что-то цепляться.

— Да, она так делает, — отвечаю я. — Но у Энжи доброе сердце. Она хорошо о тебе позаботится. Я отведу тебя туда после завтрака, как только соберу вещи.

Порой замечаю за собой, что разговариваю с ней, как с ребенком. Тщательно проговариваю слова.

Она выглядит растерянной.

— Нет. Только не после завтрака, Вивьен.

Как будто я сказала что-то неприличное.

— Да, именно после завтрака, — говорю я ей. — Сразу, как только упакую твои вещи. Потом мы с девочками отправимся в город, чтобы сесть на корабль.

— Но, Вивьен… это действительно слишком быстро. У меня есть еще пара-тройка дел. Я управлюсь до следующей недели, если тебя это устроит.

Во мне бьет неистовая энергия. Это так сложно — пытаться быть терпеливой. Сейчас, когда я уже приняла решение, меня одолевает панический страх, что мы можем опоздать на пристань.

— Эвелин, если мы едем, то именно сегодня. Из Уэймута придет корабль. Но с сегодняшнего дня больше кораблей может и не быть. Мы не имеем права так рисковать.

— Им это вряд ли поможет, правда? Торопить нас? Они не очень-то рассудительны, Вивьен.

— Все солдаты ушли, — говорю я ей. — Нас некому защищать…

Остальную часть приговора я произнести не в силах. О том, что могут прийти немцы.

— Ох, — произносит она. — Ох.

Потом озарение освещает ее лицо. У нее был взгляд, словно она что-то поняла.

— Юджин должен быть здесь, — говорит она.

— Юджин воюет, ты же помнишь? — говорю я, как можно мягче. — Он уехал, чтобы присоединиться к армии. Он очень смелый.

Эвелин качает головой:

— Как бы мне хотелось, чтобы он был здесь. Юджин знал бы, что делать.

Кладу руку на ее запястье в знак утешения, что абсолютно бесполезно: какое утешение я могу предложить ей, если обожаемого ею сына нет рядом?

Делаю девочкам тосты на завтрак. Оглядываюсь, кухня знакома до мельчайших деталей: кухонное полотенце висит на ручке печки, стоят баночки с изюмом и мукой.

На стене висит рисунок Маргарет Таррант (рождественский подарок Эвелин для Бланш) — младенец Христос, окруженный ангелами. Это немного сентиментально, но я люблю это изображение. Люблю за неподвижное благоговение ангелов и замечательный мягкий цвет их резных крыльев. Они дымчатого, голубоватого оттенка розмарина.

Интересно, я когда-нибудь увижу все эти вещи снова. Если да, то какой станет наша жизнь в неопределенном будущем? Я возношу короткую молитву ангелам.

В кухню, потирая глаза со сна, спускаются девочки. От них исходит запах теплой постели. Альфонс подходит к Милли и принимается нарезать вокруг нее круги. Она наклоняется, чтобы погладить его, утреннее солнце блестит в ее темных шелковистых волосах. На солнце видна вся их рыжина.

— Значит так, девочки. Мы уезжаем, — говорю я им. — На корабль мы садимся сегодня. Он довезет нас до Уэймута, оттуда на поезде доберемся до Лондона.

Лицо Бланш вспыхивает, словно включается свет.

— Да, — говорит она с трепетом в голосе. — Но тебе нужно было принять это решение чуть раньше, мама. Я бы тогда помыла волосы.

— Вы должны собраться очень быстро, — говорю им. — Сразу после завтрака. Возьмите нижнее белье, зубные щетки и всю одежду, что поместится.

Для Милли я приготовила саквояж, а для Бланш небольшой кожаный чемодан Юджина. Бланш потрясенно смотрит на него.

— Мам, ты что, шутишь, что ли.

— Нет, не шучу.

— Но как я смогу уместить туда все свое?

Я знаю, что для Бланш Лондон является гламурным городом. За шесть лет до рождения Милли, когда Бланш было шесть, мы ездили на праздники к Ирис. С тех самых пор Лондон стал для нее землей обетованной — мечтой, воплощением того, какой и должна быть жизнь.

Когда-то она мечтала о Трафальгарской площади с ее великолепными фонтанами и голубями, о лондонском Тауэре, откуда видно чаепитие шимпанзе в зоопарке. Теперь же, когда она стала молодой женщиной, она мечтает о мужчинах в форме (решительных, с властным квадратным подбородком) и о чаепитии в чайной «Дорчестер» с блестящей люстрой. Мечтает о пирожных и флирте, когда играет «Все проходит».

Она хочет взять все свои самые лучшие вещи: чулки, коралловое платье из тафты, пару своих первых туфель на каблуках, которые я купила ей на четырнадцатилетие, перед окончанием школы. Я понимаю ее и ощущаю ее нетерпение.

— Придется уложиться, Бланш. Мне очень жаль. На корабле будет не очень много места. Просто сложи столько одежды, сколько будет возможно. И вам нужно надеть зимние пальто.

— Но, мама, жарко ведь.

— Уж постарайся, — говорю я. — И, Бланш, когда закончишь, помоги Милли.

— Нет, не надо. Я сама справлюсь, — говорит Милли.

Она пьет свое утреннее молоко, вокруг губ образовалась белая кромка. Милли вяло ест тост и мед.

— Конечно, справишься, милая. Ты уже большая девочка, — говорю ей. — Но Бланш тебе поможет. Собирайтесь так быстро, как только сможете. Обе. Если мы собираемся уехать, то уезжать надо сегодня.

Я некоторое время смотрю на них. На Бланш с ее волнением и Милли, все еще не отошедшую ото сна. Мы подходим к моменту, которого я боялась больше всего.

— Однако есть одна очень печальная новость, — говорю я. — Мы должны отвезти Альфонса к ветеринару.

Милли тут же настораживается, всю сонливость как рукой сняло. Взгляд твердеет. Она смотрит на меня недоверчиво и подозрительно.

— Но с ним все в порядке, — произносит Милли.

— Боюсь, он должен уснуть.

— Что значит уснуть? — спрашивает Милли. В ее голосе слышится угроза.

— Мы должны его усыпить, — говорю я.

— Нет, не должны, — отвечает она. Ее лицо пылает от гнева.

— Альфонс не может поехать с нами. И оставить его здесь мы тоже не можем.

— Нет. Мамочка, ты убийца. Я тебя ненавижу.

— Мы не можем взять его с собой, Милли. Не можем взять кота на корабль. Все отвозят в ветеринарную клинику своих кошек и собак. Все. Миссис Фицпатрик, из церкви, отвезла вчера туда своего терьера. Она рассказала мне об этом. Она сказала, что ей было ужасно грустно, но это правильный поступок.

— Значит, они все убийцы, — говорит она. Ее маленькое личико мрачнее тучи. Глазки сверкают. Она хватает Альфонса в охапку. Кот начинает вырываться.

— Милли. Он не может поехать с нами.

— Значит, он может жить с кем-нибудь другим, мамочка. Это же не его вина. Он не хочет умирать. Я ему не позволю. Альфонс же не просил, чтобы его родили именно в это время. Война — это такая глупость.

Как неожиданно. Невозможно. Дыхание сбивается. Я не могу огорчать ее.

— Послушай… я поговорю с миссис ле Брок, — устало и разбито говорю я. Словно вся комната выдыхает вместе со мной, когда я произношу это. Я знаю, что сказала бы Эвелин, что она уже неоднократно говорила прежде: «Ты слишком мягка с этими девочками, Вивьен».