Маргарет Лерой - Жена солдата

Мужчины стоят лицом друг к другу, как будто на поединке, и я тут же думаю, что они собираются драться. Но они поднимают руки над головой и одновременно щелкают пальцами. Потом они слегка покачиваются и начинают танцевать, притопывая ногами по голой земле. Рваная ткань их одежд широко разлетается следом за движениями тел.

Остальные мужчины подбадривают танцующих, а потом замолкают. Я смотрю на их движения, которые словно манят, завораживают, ласкают. Они так красноречиво говорят о желании, об утешении, о коротком и сломленном торжестве. Когда они двигаются мимо костра, мне кажется, что все тепло и красные отсветы собираются в их ладонях.

Я думаю о Кирилле: о его родине, об историях, которые он рассказывал, о его мечтах. Наше богатство внутри — это наши жизни, любимые люди, наши желания. Куда бы ни пошли, что бы ни случилось, оно всегда с нами. Что бы с нами ни сделали, что бы у нас ни отняли.

А потом танец заканчивается, так же внезапно, как и начался. Ноги останавливаются, руки безвольно падают вдоль тела. Мужчины опускаются на землю перед костром, тени скрючиваются впереди. Зрители аплодируют и затихают. Тишина падает, словно лист. Все так, как было до этого. Или почти так.

Мы с Пирсом тоже замираем на мгновение.

Я поворачиваюсь к нему. В сгущающихся сумерках его хищное лицо уже не кажется мне таким жестким.

— Ты это хотел мне показать?

— Нет.

— Но я рада, что увидела.

Он слегка кивает, признавая мои слова.

— Я хотел показать вам вот что, — говорит он. — В проволоке есть одно место, вон там, рядом с канавой…

Я смотрю туда, куда он показывает. Заросли орешника нависают над канавой и почти достигают ограды. Хорошее прикрытие. Можно подобраться очень близко и остаться незамеченным.

— Да, — говорю я.

— Там дыра в проволоке. Заключенные следят, чтобы она оставалась открытой. Вы можете оставлять здесь еду. Под теми деревьями, сразу за оградой. Если у вас есть, чем поделиться, вы можете принести сюда и положить там. Лучше всего это делать перед самым комендантским часом.

— Что, если меня заметит охрана? — спрашиваю я.

— Зависит от того, кто на посту, — говорит Пирс. — Иногда они делают вид, что не замечают. Некоторым все равно, как тому, который дежурит сегодня. Другие люди тоже это делали. Если повезет, с вами все будет хорошо… Конечно, риск есть всегда. Но вы и так знаете.

— Да.

Тени уже удлинились, но на небе еще остались отблески света, и они ярко отражаются в напряженном взгляде Пирса.

— Мне жаль, что мы потеряли Кирилла, — говорит он. — Но остались другие, кого мы можем спасти.

— Пока не кончится война?

— Пока мы не победим, — говорит он, совсем как Джонни.

«А мы победим? — думаю я. — Сможем ли? Разве это возможно? Мне трудно это представить».

— Так что вы думаете, миссис де ла Маре? Вы сделаете, что можете?

Но он уже знает, каким будет мой ответ.

Через несколько месяцев после окончания войны мне приходит открытка.

Еду на велосипеде в Сент-Питер-Порт. Стоит солнечный апрельский полдень. В городе спокойно, все идет своим чередом: магазины открыты, по улицам ходят люди. Матери ругают детей, ворчат люди на остановках — о погоде, о правительстве, о ценах.

Отмечаю, с какой легкостью мы возвращаемся к мирной жизни… те, кто остался, кому повезло. Мы смахиваем, словно щеткой, прошлое, сгребаем осколки в сторону и идем дальше.

Я оставляю свой велосипед у подножия лестницы, ведущей наверх к чайному магазинчику. Заведение миссис дю Барри сейчас закрыто, но этот новый магазин открыт. Когда стоит теплая погода, здесь можно посидеть на террасе. Я решила, что сделала правильный выбор.

Взбираюсь по ступеням на террасу. Оглядываюсь и вижу красные черепичные крыши. Но отсюда не видно воды и совсем непонятно, что ты находишься на острове, если не брать во внимание свет. Он одновременно мягкий и блестящий, с таким серебристым оттенком, какой бывает только у света над морем.

С магазине весьма оживленно: женщины встречаются с подружками и сплетничают за чаем и сладкими булочками. Мужчины работают. Няни гуляют с детьми. На некоторое время я чувствую себя растерянной — вокруг стоит мельтешение разных цветов, много движения и разговоров. Я его не вижу. Потом замечаю его сидящим за столиком в самом углу террасы.

На нем обычный деловой костюм. В гражданской одежде он выглядит совсем иначе — менее уверенный, менее авторитетный. Когда я подхожу ближе, он замечает меня и встает. Берет мою руку и слегка кланяется.

— Капитан Рихтер, — говорю я не совсем уверенная в том, как стоит к нему обращаться. У Германии сейчас нет армии. По всей видимости, у него больше нет никакого звания.

— Миссис де ла Маре. Спасибо, что пришли.

Мы садимся за столик, к которому подходит официантка. Он заказывает нам обоим чай.

— Хотите что-нибудь к чаю? Пирожное?

Но я едва могу глотать. Есть я точно не смогу.

— Нет, благодарю вас.

Когда официантка уходит, он наклоняется ко мне. Его ясные темные глаза смотрят на меня. У него очень серьезное лицо.

— Миссис де ла Маре…

Он замолкает, откашливается, словно ему тяжело говорить то, что должен сказать. Даже для этого уравновешенного, циничного мужчины, который видел слишком много.

Но я все могу прочитать в его глазах.

— Он погиб, да? — спрашиваю я. — Об этом вы приехали мне сказать.

По его лицу пробегает тень.

— Да, боюсь, что Гюнтера больше нет, — отвечает он. — Мне очень жаль.

— Когда я получила вашу открытку, я поняла, что он умер.

— Умирая, он попросил вернуться и найти вас. Я ему обещал.

— Да, спасибо.

Некоторое время мы молчим. Такое ощущение, что шум в кафе отдален от нас и находится на некотором расстоянии.

Макс достает две сигареты, прикуривает и одну протягивает мне. Когда я беру сигарету, замечаю, что у меня дрожат руки.

Он наклоняется вперед, опираясь на локти, и заглядывает мне в лицо.

— Он хотел, чтобы я кое-что рассказал вам, — говорит Макс. — Он думал, что вы считаете его виновным в гибели того поляка.

— Он не был поляком, — говорю я.

— Сейчас это неважно.

— Нет. Важно. — Я удивлена тому, что меня охватывает гнев. Я злюсь на то, что Макс говорит так, словно Кирилл какой-то безликий заключенный. — Он приехал из Беларуси. Его звали Кирилл. Деревня, где он жил, стояла в березовом лесу. Он был мастером, делал скрипки.

Мой голос слишком громкий, слишком напряженный.

Макс немного отклоняется и слегка машет руками, словно желая меня успокоить.

— Так или иначе, мужчина, которого застрелили, — говорит он.

Но во мне все еще бушует ярость.

— Я понимаю, что для вас это всего лишь эпизод, что-то незначительное. Досадная случайность. Но для меня тот случай таковым не является. Для меня — это жестокая война.