Энн Жирар - Мадам Пикассо

Фернанда обвела взглядом их лохматую собаку Фрику, помесь огромной пастушеской овчарки, сиамского кота Бижу и белую мышь, которую они держали в деревянной клетке у окна. Да, это становилось похоже на зверинец.

Она села, и одеяло упало с ее обнаженной груди. Ее длинные темно-рыжие волосы рассыпались по плечам, контрастируя с зелеными глазами. Зверек ловко перескочил с кровати на туалетный столик, потом спрыгнул на пол.

– Но обезьянка, Пабло!

Он опустился на край кровати рядом с ней.

– Ее били и обижали. Ты же меня знаешь; я не мог не прийти на помощь. У меня было слишком мало денег, поэтому я сделал эскиз для шарманщика, и он был только рад такому обмену.

Яркий свет утреннего солнца затопил квартиру, и Фернанда посмотрела на всех спасенных животных, которых Пикассо непременно хотел обагодетельствовать.

– Кроме того, это выгодное капиталовложение, – продолжал он. – Я могу использовать ее в своей студии для новых этюдов. Обезьяны символизировали живопись в Средние века, так что она может оказаться полезной.

– Если не будет портить полы и мебель, – Фернанда вздохнула, когда маленькое существо оставило лужицу на ковре и побежало к секретеру.

Пикассо достал кусочек круассана из кармана пиджака и протянул обезьянке. Бижу и Фрика вместе лежали на коврике и с легким интересом наблюдали за происходящим.

Фернанда снова вздохнула и наконец выбралась из постели, чтобы одеться. Нежность больше всего привлекала ее в характере Пикассо. Возможно, если она будет достаточно сильно любить его, Бог однажды наградит их настоящим ребенком. Она знала, что ему больше всего хочется иметь такую же семью, какая была у него в детстве в Барселоне.

Когда она надела сорочку и застегнула поверх нее блузку, то увидела, как его глаза сузились. Заглянув за подушку, он обнаружил карандашный эскиз, для которого она позировала вчера, пока он был на Монмартре. Она знала, как Пикассо относится к ее позированию для других художников, но все равно пошла на это. Дни в ее уютной квартире тянулись долго, и Пикассо был не единственным, кто заслуживал славы. Его успехи начинали тяготить ее.

– Что это такое?

– Ты знаешь, что это такое.

Она понимала, что он сразу же узнал стиль.

– Ты позировала для Ван Донгена?

– Пабло, будь благоразумен. Большую часть времени тебя нет дома, а Кеес – один из наших старых друзей. Ради бога, ты же знаешь его жену и маленькую дочь!

– Тем не менее он мужчина, а ты позировала ему обнаженная, – Пикассо двинулся к ней через комнату, пока она застегивала длинную черную юбку, схватил ее запястья и с силой привлек к себе. В этом жесте читалось какое-то абстрактное отчаяние. – Разве я не дал тебе все, о чем ты просила? Эта квартира, модная одежда, гардероб, набитый шляпами, туфлями и перчатками, свободный вход в любой парижский ресторан – все ради того, чтобы тебе больше не приходилось заниматься этой унизительной работой!

– Для меня это не работа, а проявление свободы.

Тяжелое молчание повисло между ними. Фернанда выпятила нижнюю губу, а ее зеленые глаза обиженно распахнулись.

– Значит, сегодня мы снова поссоримся? – спросила она.

– Это разногласие, не более того. Боюсь, мы слишком часто ссоримся, – Пикассо поцеловал ее в щеку и отпустил ее руки. Потом он обнял ее и снова привлек к себе. «Он хороший соблазнитель», – подумала Фернанда, стараясь не вспоминать об ошеломительном количестве женщин, на которых он оттачивал свое мастерство. Она умела манипулировать другими людьми, но оба знали, что он делал это лучше.

Он приподнял ее подбородок большим пальцем, чтобы она не могла отвести взгляд.

– Да, мы всегда миримся, и это приятнее всего.

Было трудно сопротивляться его напору, особенно сейчас, когда она чувствовала, как желание овладевает ею. Она хотела оказаться в большой теплой постели вместе с ним, несмотря на то что в их отношениях появился элемент предсказуемости. В конце концов, они любили друг друга, и этого для нее было достаточно. Раньше этого всегда было достаточно и для него.

– Я хочу, чтобы ты сказала Ван Донгену, что ты не можешь позировать для его картин.

– Ты не доверяешь мне?

– Это не вопрос доверия.

Фернанда услышала внезапную резкость в голосе Пабло и гадала о том, как много ему известно о том, чем она занималась в те долгие часы, пока он работал на Монмартре.

– Разумеется, все дело в доверии.

– Я не говорю о своих попытках защитить тебя все эти годы после того, что твой муж делал с тобой. Ты заслуживала гораздо лучшего обращения.

Фернанда едва не ответила, что не заслуживала места на таком высоком пьедестале, куда он вознес ее пять лет назад. Но она не могла заставить себя сделать это, поскольку какая-то часть ее существа еще нуждалась в его обожании. Вместо этого она прижала ладонь к его груди, зная каждый изгиб его тела и понимая, как оно должно отреагировать на ее прикосновения. Ее удивило, когда он ласково отвел ее руку в сторону и оглянулся на маленькую обезьянку, которая угнездилась на широкой лохматой спине собаки. Глядя на Пикассо, Фернанда ощутила внезапную тяжесть на сердце, сама не зная, почему.

– Давай позавтракаем в кафе «Эрмитаж» напротив, – игривым тоном проворковала она. – Только мы с тобой, хорошо?

Она ощутила появление нового барьера между ними, и это ей не нравилось.

– Хорошо. Только не устраивай сцен, если мне захочется принести объедки для Фрики.

– Иногда мне кажется, что ты любишь эту собаку больше, чем меня.

– Dios mio, Фернанда! Ведь я же еще здесь, не так ли?

«Я не могу и не буду этого делать!»

Сначала она услышала свой голос, когда вспомнила, что произошло последний раз перед отъездом из дома, и эта сцена ярко разыгралась перед ее мысленным взором.

Родители Евы не реагировали на ее протесты. Мать молча стояла у плиты, помешивая борщ в железном котелке. Отец сидел напротив нее за маленьким кухонным столом, упершись локтями в крышку, и сжимал в мясистой руке полупустую кружку с вином. Он всегда становился раздражительным, когда пил дешевое кислое вино, но никто не осмеливался говорить ему об этом.

«Kochany tata» [5], – упорствовала Ева в надежде, что ласковые слова на родном языке смягчат его. Но она понимала, что ее голос звучит слишком резко, и не могла скрыть этого. Он непременно услышал ее тон, потому что хорошо знал свою дочь.

Запах свинины, имбиря и кислого вина казался еще более сильным из-за напряжения, сгустившегося в воздухе.

«Что не так с мсье Фиксом? – спросил ее отец. Он сгорбился и смотрел в кружку стеклянным взглядом, с полузакрытыми веками, как будто жизнь стала для него такой же обременительной, как и для ее матери. Ему еще не исполнилось сорока лет. – Ты слишком хороша для него, да?»