Жаклин Монсиньи - Флорис-любовь моя

Адриан склонил голову в знак согласия.

— Подожди, я еще не кончила, — Максимильена задыхалась и говорила с трудом. — Пьер спрятал в парке Дубино сокровище. Золото это принадлежит Флорису, но тебе придется решить, когда лучше всего будет открыть ему это.

— Матушка, отчего вы не хотите сказать об этом самому Флорису?

— Нет, Адриан, он слишком юн, слишком вспыльчив, слишком легковерен. Ты один должен знать эту тайну.

И Максимильена объяснила Адриану, как проникнуть в подземелье Дубино при помощи статуи Дианы. Только после этого графиня откинулась на подушки, сжигаемая нестерпимой болью. Адриан, приподняв, дал ей понюхать флакончик Ли Кана, и она вновь пришла в себя, но жить ей оставалось лишь мгновение. Сжав руку сына, она пробормотала:

— Возьми в шкатулке… письмо… я уже давно его написала… отвезешь его вместе с Флорисом… ты понял, Адриан?

Юноша с изумлением смотрел на конверт.

— Матушка, это невозможно, мы и подойти к нему не сможем.

— Нет, сможете… он должен вспомнить… да, быть может… о! Адриан, сын мой, обними меня крепче.

Адриан прижал мать к груди. Максимильена пристально глядела вдаль и уже не видела своего сына. Она улыбалась, лицо ее светилось счастьем. Адриан понял, что она принадлежит теперь миру иному.

— Какая прекрасная музыка… Посмотри, как улыбаются мне эти люди, Адриан, как тянут ко мне руки.

Адриан заплакал, сознавая, что это конец. На мгновение он заколебался, не позвать ли Флориса, но, испугавшись, что мать проговорится в бреду, решил остаться с ней наедине. Он целовал ее бледный лоб, пытаясь вдохнуть жизнь в умирающее тело. Внезапно Максимильена, вскрикнув от радости, приподнялась и раскрыла объятия.

— Это ты, Пьер, наконец-то! Ты пришел за мной, я ждала тебя так долго…

И Максимильена поникла в дрожащих руках Адриана. Он бережно уложил ее, пригладил длинные волосы и навеки закрыл фиалковые глаза.

Адриану стало немного легче от того, что он увидел мать счастливой. Казалось, будто ее великая любовь и в самом деле пришла за ней, чтобы унести в рай. Адриан встал и направился было к двери, но тут же вернулся за письмом, лежавшим в изголовье Максимильены. Он еще раз внимательно изучил конверт, затем положил его в карман камзола и только после этого вышел из спальни. В соседней комнате все застыли в тревожном ожидании и сразу прочли печальную весть в потухшем взоре Адриана. Кюре, уже причастивший Максимильену, поднялся и стал читать погребальные молитвы. Флорис упал на грудь брату.

Два дня спустя трое сирот проводили свою мать в последний путь. Вдоль дороги стояли окрестные крестьяне. Эти славные люди горько плакали, ибо у Максимильены всегда находилось для них доброе слово. Все обожали ее за участливость и мягкосердечие. Если в каком-нибудь доме случалась беда, она поддерживала и ободряла несчастных, делая это по велению души, а не с целью снискать похвалу. Флорис и Адриан держали Батистину за руки; всех троих настолько потрясло горе, что они ничего не замечали вокруг. Во время мессы Флорису вдруг показалось, будто он видит в церкви себя самого — только маленького. Эти песнопения напомнили ему что-то — он взглянул на Адриана, и они поняли друг друга без слов. Много лет назад они слышали другую мессу в Петропавловской крепости — отпевание совершалось на другом языке, но и тогда хоронили дорогого им человека. Флорис опустился на колени. Совсем юным пришлось ему познать тяжесть безмерной утраты. Кортеж двинулся к кладбищу. Флорис с Адрианом не обратили никакого внимания на берлину в упряжке из четырех измученных и запыленных лошадей. Экипаж, обогнув церковь, остановился на площади. Из кареты вышел высокий человек в черном. Лицо его скрывали поля широкой шляпы, но с первого взгляда угадывался человек, привыкший повелевать. Некоторые крестьяне с удивлением обернулись на незнакомца, присоединившегося к кортежу. Двери склепа графов де Вильнев-Карамей уже открыли. Кюре в последний раз осенил крестом гроб Максимильены, и четверо мужчин спустили его на веревках в разверстую могилу.

— Ах, дети мои, бедные мои дети! Как рано покинула нас дорогая Максимильена!

Флорис с изумлением смотрел на маркизу де Майи-Брель, которая подошла к нему в окружении всего своего семейства.

— Господь на небесах, какой ужас! Ведь всего две недели назад мы гуляли с ней по парку!

Славный Майи вытирал покрасневшие глаза. Флорис не почувствовал, как Полина взяла его за руки — все казалось ему далеким и каким-то нереальным. Затем к сиротам стали подходить крестьяне.

— Уж такая жалость, такая жалость, ушла от нас наша графиня!

Постепенно кладбище опустело, и дети остались одни. Они стояли на коленях у могилы матери, не в силах подняться. Человек в черном внимательно наблюдал за ними, укрывшись за колонной часовни.

Внезапно Грегуар, набравшись храбрости, подошел к молодым людям и мягко произнес:

— Господин граф, господин шевалье, пора возвращаться в замок. Мадемуазель Батистина слишком мала. Она устала. Пойдемте.

Флорис с Адрианом удивленно выпрямились. Никогда не слышали они от своих спутников подобных слов, хотя титулы эти принадлежали им по праву. Все слуги почтительно ожидали распоряжений, юноши поняли: отныне они стали хозяевами, и никто больше не будет принимать решения за них. Будущее их начиналось у дверей склепа, в котором навсегда упокоилась графиня Максимильена. В молчании они двинулись по дороге к замку.

Человек в черном пошел было за ними, но тут же остановился и прошептал:

— Пожалуй, я видел уже достаточно.

Он легко поднялся в берлину, стоявшую на площади у церкви, и крикнул кучеру:

— К Фреро [3] Братишка ( франц .). В дальнейшем выяснится, что это прозвище. ( Прим. перев. ) , живо!

Затем, бросив последний взгляд на убитых горем сирот, зевнул и произнес:

— Какой печальный день! Ну-с, у меня есть предчувствие, что мы еще встретимся, господа де Вильнев-Карамей.

В одно сентябрьское утро, еще по-летнему солнечное и жаркое, в Париж через Сен-Антуанское предместье въехало пятеро всадников. Маленький отряд двинулся по улице Сен-Дени и сразу же привлек к себе внимание досужих кумушек, ибо у самого юного из всадников на плече сидела обезьянка.

— Ух ты, какая занятная зверушка!

— А кто из них зверушка, соседка?

— Какой парнишка хорошенький! — смеялись женщины. — Побаловаться не хочешь? Иди сюда, приголублю!

— Эй, держите мамашу Тублан, — надрывалась какая-то толстуха, — не то набросится, не оторвешь!

Пятеро всадников продолжали свой путь с большим достоинством, но по пылающим ушам самого юного из них было видно, что парижские вольности ему в новинку. Маленький отряд пересек площадь Ройяль, а затем, проехав по улицам Феронри и Сен-Оноре, остановился у Нового моста. На старой Самаритянской башне, до сих пор снабжающей парижан водой, пробило полдень. Юноша с обезьянкой на плече спешился, чтобы полюбоваться мостом, знаменитым на всю Европу. Четверо спутников последовали его примеру, вручив поводья своих лошадей мальчугану лет двенадцати с лукавой и веселой мордашкой. Сорванец с довольным видом опустил в карман два соля и оглядел всадников с той дерзостью, что всегда отличала парижских озорников.