Николай Гейнце - Власть женщины

В холодном тоне, которым говорила Тамара Викентьевна с графом, он сначала было не узнал ее голоса.

Когда баронесса заговорила о нем и сказала, что он ей очень нравится, то неизвестно, кто почувствовал более волнения: он ли, Осип Федорович, или несчастный граф?

Он жадно ловил ее слова, касавшиеся его, забывая о муках своего соперника. Он чувствовал, как стучит его сердце, как кровь ударяет в голову.

Осип Федорович присутствовал при всей сцене до конца. И будь он равнодушен к баронессе, ее жестокость и бессердечность оттолкнули бы его, но он ее слишком любил для того, чтобы не простить ей всего.

Когда граф быстро вышел, Пашков успел закрыться портьерой так, что тот не заметил его.

Глубоко потрясенный всем происшедшим и видом ушедшего графа, он не сейчас решился подойти к Тамаре.

Она стояла посреди комнаты и странными, неподвижными глазами смотрела на завешанный портрет.

Осип Федорович тихо, неслышными шагами подошел к ней и не вдруг заговорил, находясь под тяжелым впечатлением только что виденной им сцены.

Заметив его присутствие, молодая женщина вздрогнула и быстро обернулась к нему:

— Вы были здесь? Вы видели? — торопливо спросила она, пронизывая его своими зелеными глазами.

— Да, — медленно проговорил он с невольно подступившей к лицу краской стыда, — я все слышал.

Она молча опустилась на кресло и задумчиво взглянула на него.

Ее лицо уже не имело мраморной неподвижности, глаза ее глядели кротко, почти печально.

Мучимый сомнениями о сущности отношений Тамары и графа, Осип Федорович стоял перед ней несколько минут молча.

Выражение его бледного, как смерть, лица доказывало переживаемую им внутреннюю боль.

— Скажите, — начал он наконец, задыхаясь и левой рукой как-то машинально хватаясь за сердце, — что было между вами и графом, что дало ему право так упрекать вас? Это — нескромный вопрос, но вы сами вашими словами дали мне право предложить вам его, — тише добавил он, садясь около нее.

— Да, мой друг, — спокойно отвечала она, — вы можете предложить мне этот вопрос. Я просто отвечу вам на него. Он делал то, что делают все влюбленные, упрекая за то, что он любит, а я — нет. Нас, женщин, обыкновенно обвиняют в несправедливости, но в любви вы, мужчины, несправедливее, чем мы. Отдавая нам свою любовь, вы думаете, что этим оказываете нам такую честь, за которую мы должны, по крайней мере, отплатить взаимностью. Если же этого не случается, о, тогда вы осыпаете нас упреками, обвиняете чуть ли не в преступлении, и все это только за то, что мы, женщины, осмеливаемся не полюбить вас. О, мужчины большие эгоисты! Таким же оказался и граф Шидловский.

— Все это так, баронесса, но только тогда, когда женщина не завлекает мужчину и, достигнув цели, не бросает его. В последнем случае упреки вполне основательны.

Она подняла на него свои ясные глаза.

— Вы думаете, что я завлекала его?

На его губах уже вертелось суровое «да».

Он это думал, но тон ее голоса, удивленный и насмешливый, почему-то заставил его не только промолчать, но даже отрицательно покачать головою.

Тамара Викентьевна ласково улыбнулась и наклонилась к нему.

— Я вижу, вы сомневаетесь во мне, Осип Федорович! Напрасно. Я лучше, чем кажусь, и если я когда-нибудь и поступаю дурно, то нельзя мне это поставить в большую вину.

Последние слова она произнесла уже с совершенно серьезным лицом, и две слезинки блеснули на ее светлых глазах. Пашков в эту минуту забыл все свои подозрения и с немым обожанием глядел на ее поникшую головку, готовый отдать все в мире, чтобы иметь право поцелуями осушить эти дивные глазки.

Вдруг она тряхнула головой и рассмеялась. Хотя он и привык к быстрым переменам настроения ее духа, но на этот раз положительно был поражен таким более чем странным, неожиданным, быстрым переходом.

— Вы, я вижу, страшно нервны, баронесса? — заметил он.

— Да, я могу смеяться и плакать в одно и то же время. Нервы у меня действительно ужасно расшатались. Надо будет на лето поехать полечиться. Этот год дорого мне стоил, я чувствую себя такой усталой, что отдых мне необходим.

— Во всем этом виноваты ваши частые выезды, баронесса. Прекратите их и вы увидите, как вы поправитесь.

Она не отвечала и, опрокинувшись на спинку дивана, закрыла глаза.

Ее бледное, нежное лицо действительно носило печать сильного утомления. Легкая синева под глазами указывала на проведенные бессонные ночи.

Посмотрев с минуту на дорогие черты и не смея напомнить о сказанных о нем в разговоре с Шидловским словах, Пашков с сожалением поднялся, чтобы проститься.

— Уже? — воскликнула она таким тоном, что он готов был ее расцеловать. — Ведь еще не поздно!

— Вам нужен отдых, и я не хочу мешать вам, — наклонился он к ее руке и страстно поцеловал ее.

— Когда же ко мне? — спросила она.

— Когда прикажете.

— О, если бы я могла, — проговорила она с многообещающей улыбкой, — я бы приказала бывать у меня ежедневно.

Слова любви чуть не сорвались с его губ, но он удержался и, низко поклонившись, поспешно вышел.

Он вернулся домой в каком-то охватившем его счастливом настроении. Вера Степановна была в детской, куда Осип Федорович и прошел. Она с удивлением увидала его как бы преображенное, счастливое лицо и спросила:

— Что с тобой, Ося?!

Вместо ответа он поцеловал ее и вдруг проникся такой жалостью, увидав и ее просветленное от неожиданной ласки лицо, что неудержимые слезы брызнули из его глаз.

— Ося, милый, что ты? — испуганно воскликнула она, обнимая мужа.

Он молча снял ее руки со своих плеч и, махнув рукой, вышел из комнаты.

Он чувствовал, что глубоко огорчил жену своим молчанием, но что же он мог сказать ей?

Он знал, что эта милая женщина до обожания любит его и что его измена надломит ее и без того слабое здоровье. Он должен был скрывать от нее все, пока это было возможно.

Она была слишком молода и неиспорчена, чтобы заподозрить его в любви к другой женщине, и недоумевала, что сталось с ним.

Часто, сидя за книгой, она целыми часами не перевертывала страницы, и он замечал ее пристальный, вопросительный взгляд, с упреком устремленный на него.

Этот молчаливый укор сильнее слов, угроз и сцен ревности действовал на Осипа Федоровича.

Напрасно он утешал себя, что она останется его женой, его другом, спутником жизни. Он сам не мог не понимать всей ужасной фальши этих утешений.

«Жена», «друг», «спутник жизни» — все это были одни пустые слова без содержания, особенно в первые годы супружества.

Потом, когда любовь обращается в привычку, когда путем сожительства муж и жена действительно обращаются, говоря словами писания, в един дух и едино тело, это единение заполняет их жизнь, но главным образом вследствие того, что они пришли к нему путем любви и страсти, уже улегшихся и отошедших в область далекого прошлого, но как бы остановившихся при своем закате своими лучами и все еще освещающих всю дальнейшую жизнь — супруги в конце все же живут началом.