Эмили Бронте - Грозовой перевал

Я подмела у очага, протерла стол и ушла, озадаченная сверх всякой меры.

В тот вечер Хитклиф остался дома: он сидел в зале и никто не нарушал его уединение. В восемь вечера я решила, что нужно принести ему свечу и ужин, хотя он меня и не звал. Когда я вошла, он опирался на подоконник открытого окна, но смотрел не на улицу, а вглядывался в сумрак, царивший в комнате. Огонь в очаге догорел, оставив один только пепел, в помещение натянуло сырого прохладного воздуха. Вечер стоял облачный и такой тихий, что можно было услышать не только шум ручья, текущего в Гиммертон, но и его веселое журчание по гальке, и плеск воды, обтекающей крупные камни. Я поморщилась от досады, увидев погасший очаг, и принялась закрывать окна одно за другим, пока не дошла до окна, около которого сидел Хитклиф.

– Мне его закрыть? – спросила я громко, чтобы вывести его из оцепенения, поскольку он сидел, не шевелясь.

Свет упал на его лицо, пока я говорила. Знаете, мистер Локвуд, я даже не могу описать, как страшно оно меня поразило! Эти запавшие черные глаза! Эта улыбка, эта ужасная бледность! Мне показалось, что передо мной не мистер Хитклиф, а призрак, злой дух. В ужасе я взмахнула рукой со свечой, от удара в стену свеча погасла, и мы остались в темноте.

– Да, конечно, закрой окно, – раздался его спокойный голос. – Какая же ты неловкая, Нелл, зачем так странно держать свечку. Ступай скорее и позови Гэртона.

Я выскочила из комнаты, ощущая какой-то глупый и непонятный страх, и сказала Джозефу: «Хозяин велит тебе принести ему свечи и заново разжечь у него огонь». Сама я в эту минуту совсем не хотела возвращаться в комнату.

Джозеф набрал углей в совок и вошел в залу , но тут же вернулся обратно не только с углями, но и с подносом с ужином, который нес в другой руке. Он сказал, что хозяин собирается ложиться спать и ничего не будет есть до утра. После этого мы сразу же услышали, как мистер Хитклиф поднимается по лестнице. Но он пошел не в ту спальню, которую занимал обычно, а в комнату с альковом и раздвижными панелями вокруг кровати. Окно там большое и широкое, о чем я вам прежде уже говорила, любой сможет влезть и вылезти, потому я решила, что хозяин собирается на очередную полночную прогулку и не хочет, чтобы мы о ней знали.

«Может быть, он стал оборотнем или вампиром?» – подумала я. Мне приходилось читать об этих ужасных созданиях, воплощениях зла. А потом я стала вспоминать, как нянчила его в детстве, как он рос на моих глазах, как мы с ним по жизни почти все время шли бок о бок, и мысленно отругала себя за глупость. С чего мне было так пугаться? Однако по мере того, как я медленно проваливалась в сон, суеверие принялось нашептывать мне: «И откуда взялось это смуглое создание с черными волосами и глазами, этот малыш, которого добрый человек взял в дом себе на погибель?» И вот, находясь на грани сна и яви, я принялась придумывать, кем могут оказаться его родственники, вновь и вновь возвращаясь к тем мыслям о нем, которые преследовали меня, когда я бодрствовала. Наверное, я не могла не думать о его странной жизни, расцвечивая ее пугающими меня саму подробностями… Наконец, я даже вообразила себе его смерть и похороны. Что касается последнего, то я отчетливо помню, как во сне я никак не могла придумать надпись на его могильном камне и будто бы даже советовалась по этому поводу с могильщиком. Мы не знали его имени, не знали, сколько ему лет, и потому сошлись на том, что на его надгробье появится только одно слово: «Хитклиф». Так, кстати, и вышло. Если зайдете на кладбище, то прочтете это слово на его могиле, и еще дату смерти.

Рассвет вернул меня к действительности и пробудил здравый смысл. Я встала и, как только смогла хоть что-то различить в утренней дымке, вышла в сад, чтобы посмотреть, нет ли следов под окном его нынешней спальни. Их не было. «Ну, значит, он остался дома, – подумала я, – и сегодня он, должно быть, придет в себя». Я приготовила завтрак на всех домочадцев, как обычно, но велела Гэртону и Кэтрин поесть побыстрее, пока хозяин не спустился, потому что он сегодня явно проспал, чего за ним не водилось. Молодые люди решили позавтракать в саду под деревьями, и я им туда принесла маленький столик.

Когда я вернулась в дом, то увидела мистера Хитклифа. Он обсуждал с Джозефом полевые работы и давал, как всегда, четкие и ясные указания, но говорил очень быстро и постоянно оглядывался, словно в тревоге. На лице его читалось все то же странное волнение, пожалуй, оно даже усилилось. Когда Джозеф вышел из комнаты, мистер Хитклиф сел на свое обычное место, а я поставила перед ним кружку с кофе. Он придвинул ее к себе, а затем вдруг уперся руками в стол и уставился в стену напротив, как будто бы изучая со всем возможным вниманием какой-то ее малый участок. Глаза его беспокойно блестели, он замер от волнения и даже затаил дыхание.

– Да что с вами? – воскликнула я нетерпеливо, пододвигая хлеб прямо ему под руку. – Скорее ешьте и пейте, пока кофе не остыл. Я вам его уже почти час грею.

Он не обратил на меня никакого внимания, а потом вдруг улыбнулся. Но что за улыбка это была – она напоминала оскал и вновь напугала меня до смерти.

– Мистер Хитклиф! Хозяин! – закричала я. – Ради Бога, не глядите вы так, как будто вам призраки мерещатся!

– Ради Бога, не ори как безумная, – ответил он. – Посмотри кругом и скажи: мы здесь одни?

– Конечно, одни, – был мой ответ, – кому еще тут быть?

Все же я невольно повиновалась ему, как будто бы сама не была вполне уверена в своих словах. Он одним движением отодвинул в сторону кружку и хлеб, а затем весь подался вперед, чтобы лучше видеть.

Теперь я поняла, что смотрит он не на стену, а на что-то, располагающееся от него ярдах [29]в двух. Что бы это ни было, оно являлось для него источником великой радости и великой боли, как явствовало из постоянной смены выражений его лица, то страдальческого, то ликующего. К тому же этот воображаемый предмет не находился на одном месте: глаза Хитклифа следовали за ним неотрывно и с напряжением, и, даже говоря со мной, он ни на миг не отводил от него взгляда. Я несколько раз тщетно попыталась напомнить хозяину, что он уже давно ничего не ел. Если в ответ на мои уговоры он протягивал руку, чтобы взять кусок хлеба, пальцы его сжимались раньше, чем достигали своей цели, рука бессильно падала на стол, а мысль о еде тут же его покидала.

Я набралась терпения и не уходила, стремясь во что бы то ни стало отвлечь хозяина от полностью завладевших им мыслей, до тех пор пока он не рассердился и не спросил, почему я не оставлю его в покое и почему не позволяю ему есть тогда, когда ему хочется. Он сказал, что, когда он вернется, мне незачем находиться рядом, а достаточно поставить еду на стол и уйти. С этими словами он вышел из дому, медленно прошел по дорожке через сад и исчез за воротами.