Джоан Вулф - Сделка

— Я говорила уже, — вмешалась я, — она просто лечит травами. И многие приходят к ней за лекарствами.

— И за приворотным зельем, — упрямо повторила Гарриет, взглянув на меня из-под полуприкрытых тяжелых век темными блестящими глазами. — Все это знают. И знают, как вам удалось женить на себе Тома Сандерса. С помощью любовного напитка!

Я не могла не рассмеяться. Мысль, что Томми стал жертвой моей любовной атаки, развеселила меня.

Сэйвил продолжил тем же холодным, не допускающим возражения тоном:

— Что касается причины, по которой Том Сандерс полюбил свою будущую жену, то у всех, кто имеет глаза, не должно возникнуть недоуменных вопросов. Тут не нужны никакие приворотные зелья!

— Господи! — воскликнул Роджер с преувеличенным удивлением. — Да неужели кто-нибудь, кроме невежественной крестьянки, верит сейчас в приворот?

Гарриет побагровела и отвела глаза.

Ее отец хлопнул ладонью по столу так, что подскочили стоявшие рядом тарелки.

— Вы называете мою дочь невежественной? — рявкнул он.

Роджер вяло оправдывался, а я продолжала смотреть на пылающее лицо Гарриет, и забавная мысль мелькнула у меня в голове: уж не была ли она сама одной из пациенток моей тети Маргарет, не просила ли у той любовного снадобья, чтобы вернее приворожить несчастного Джорджа?

На минуту мне стало жаль эту располневшую женщину с малопривлекательным лицом, лишенную какого бы то ни было обаяния. К тому же, вероятно, понуждаемую в свое время тщеславным отцом выйти замуж за человека, которого она не любила, и попасть таким образом в среду, чуждую ей как по интересам, так и по потребностям. Но уж теперь, хочешь не хочешь, нужно держать фасон. Что она и пытается делать… Хотя, вполне возможно, она любила Джорджа, потому что… потому что его трудно было не любить. Но, к несчастью для нее, он любил другую. Однако это не помешало ей добиться своего, а ему — жениться на нелюбимой…

Сэйвил уже увел разговор в другую сторону: спросил у сестры, сидящей напротив него, почему не приехал ее муж.

— Джервез должен остаться в Лондоне, — отвечала Реджина, — чтобы выступить в Королевском научном обществе. Ты ведь знаешь, Ральф, — добавила она с улыбкой, — как любят эти ученые слушать его рассказы о кометах. Как малые дети. Но сегодня он будет им рассказывать только об одной.

— Как же она называется? — спросила я, чтобы продолжить разговор.

Леди Реджина улыбнулась еще шире.

— Комета Джервеза Остина, — ответила она. — Он ее сам нашел с помощью своих телескопов и расчетов.

— Джервез — один из крупнейших математиков нашего времени, — сказал Сэйвил. — Неудивительно, что его хотят услышать ученые.

— Не один из крупнейших, а самый крупный! — со смехом поправила леди Реджина. — Я в этом не сомневаюсь.

Элберту Коулу не понравилась ее веселость, и он посчитал необходимым внести поправки.

— Спросите меня, — сказал он, хотя никто его не спрашивал, — и я отвечу вам, что все это пустая трата времени. Математика нужна только для одного — считать деньги.

— Ну, если так, — раздался голос Роджера, — то вы, Коул, можете считаться величайшим математиком Европы. Если не всего мира.

Тон был шутливым, но в голубых глазах я прочла удивившую меня злость. Таким же был взгляд Джона Мелвилла.

Да, не слишком большой любовью пользовался бедняга в этом семействе, что, впрочем, неудивительно.

Сэйвил поднес ко рту салфетку и закашлялся, как я поняла, чтобы не рассмеяться в голос, а леди Реджина сказала с нарочито капризными интонациями:

— Умоляю, мистер Коул, не рассказывайте нам вновь сагу о том, как вам удалось подняться из пучины нищеты к вершинам богатства. Мы слышали ее много раз.

Коул, ничуть не оскорбленный, ответил уверенным, категоричным тоном:

— Вы не собьете меня, леди Реджина. Готов спорить на тысячу фунтов, что и вы, и ваш ученый муж мечтаете иметь такие денежки, как у Элберта Коула, сидящего сейчас за вашим столом.

Та, к кому он обращался, гневно сузила глаза и хотела было ответить, но ее опередил Джон Мелвилл.

— Если бы у Джервеза Остина было много денег, — примирительно сказал он, — они все ушли бы на новые телескопы и другие приборы. Для таких людей деньги ничего не значат.

Элберт Коул немедленно отреагировал на его слова:

— Деньги не могут ничего не значить!..

Представители семейства Мелвиллов сделали вид, что первый раз в жизни слышат это удивительное утверждение.

Мне, разумеется, неоднократно встречались люди, похожие на мистера Коула. Их было немало и среди моих клиентов — родителей тех, кого я обучала верховой езде. И полагаю, я не без основания могу считать, что лучше, нежели аристократы Мелвиллы, разбираюсь в образе мыслей и поведении этих людей.

Да, он невоспитан и груб. Неотесан и мужиковат. Но чего у него не отнимешь, так это того, что он действительно сумел, родившись в нищете, выбраться на поверхность и в полном смысле этого слова своими руками слепить собственную судьбу — тяжелым трудом, умом и хитростью добиться немалых успехов.

А потому он прав, во всяком случае, в том, что деньги немало, если не все, значат для многих людей. Таких, как он. И таких, как я. А не таких, как Мелвиллы, обеспеченные всем с самого рождения. Хотя и у них, как я успела заметить, существуют свои трудности.

К Сэйвилу подошел дворецкий и спросил, можно ли подавать сладкое.

— Полагаю, да, Пауэлл. Меняйте скатерть.

К моему удивлению, именно это лакеи и сделали: убрав посуду, сняли со стола тяжелую скатерть, под которой оказалась другая, тоже необыкновенной чистоты. На столе появились чистые бокалы, ножи, вилки, тарелки, салфетки. Для женщин подали сладкое вино, для мужчин — кларет и портвейн.

Дворецкий сам водрузил на середину стола огромное блюдо с яблочным пирогом.

— Вам положить, Гарриет? — спросил граф Сэйвил у вдовы.

— Да, пожалуйста, — ответила та, с трудом изобразив улыбку.

Хозяин отрезал куски пирога, клал на тарелки, один из лакеев разносил их.

Однако я осмелилась отказаться от права оказаться в числе счастливцев. Сказалось отсутствие привычки к такой обильной пище: желудок был просто не в состоянии принять что-либо еще.

Через какое-то время леди Реджина поднялась из-за стола и предложила женщинам пройти в малую гостиную, против чего ни Гарриет, ни я не возражали. Мужчины остались со своими разговорами и портвейном.

Но когда мы вошли в уютную комнату, стены которой были обтянуты бледно-зеленой камчатной тканью, такого же цвета была и мебель, и когда Гарриет, усевшись возле камина, обратила ко мне свое одутловатое лицо, я почувствовала вдруг, что больше не могу — с меня довольно и этого обеда, и этого общества. Я должна побыть одна. Отдохнуть и предаться своим мыслям. Пусть не слишком веселым, но своим.