Кэтрин Коултер - Ночной ураган

— Но он мертв. Очень сомневаюсь, что он сам покончил с собой.

— Все считают, будто Арнолд Круиск обнаружил, что кое-кто из арендаторов нечист на руку, и грозил привлечь их к суду, а за это его убили. Я же полагаю, что дело скорее в нечестности самого управляющего.

— Но я сам нанял его пять с половиной лет назад и всегда получал самые подробные отчеты. Мне казалось, он ничего не утаивает. Кроме того, каждый квартал в банк поступали доходы от имения. До того Круиск был управляющим сэра Уильяма Уолвертона и представил рекомендации, в которых указывалось, что он превосходно знает свое дело и достоин всяческого доверия.

— А где сейчас этот сэр Уильям?

— Господи, Джинни, зачем тебе это? Ну хорошо, он живет в Дорсете, недалеко от Чиппинг-Марч, если, конечно, еще жив. Арнолд именно потому и покинул предыдущее место, что сын сэра Уильяма взял на себя управление хозяйством.

— Думаю, мы должны написать ему. Возможно… всего лишь возможно, что мистер Круиск просто подделал рекомендательное письмо. Ты ведь никогда не встречал сэра Уолвертона, не так ли?

Алек несколько мгновений смотрел на нее, прежде чем ответить:

— По-моему, я уже говорил, что разыгрывать детектива — не твое дело. Не желал бы, чтобы ты этим занималась.

Но Джинни не собиралась обращать на него внимания.

— Именно поэтому я и просматривала сегодня утром бумаги в конторе управляющего. Там обязательно должны найтись и доказательства того, что он был вором и негодяем. Его отчеты тебе скорее всего чистая фикция. Я уже успела поговорить с миссис Макграфф, с Джайлсом и Смайтом. Конечно, среди арендаторов немало горячих голов, но убийцы?! Сомневаюсь. С другой стороны, Арнолд Круиск отнюдь не был их любимцем. По словам Смайта, он «важничал и задавался». И вел себя так, словно Каррик-Грейндж принадлежал не тебе, а ему.

Смайт заявил Алеку то же самое, когда снова и снова восклицал, как счастлив, что Алек наконец дома.

— Конечно, их наблюдения нельзя считать доказательствами. Я побеседовала еще и с верхней горничной. Ее зовут Марджи.

Алек припомнил очень хорошенькую молодую девушку, старательно прожевав, проглотил кусочек пастернака и только потом осведомился:

— И что же?

— Пока ничего не могу сказать с уверенностью, но застала ее плачущей навзрыд. Она казалась ужасно несчастной и расстроенной. Только ничего подробно не рассказала. Все же вид у нее был такой отчаявшийся, особенно когда я стала расспрашивать, что невольно возникают подозрения. Думаю… нет, я уверена: она знает что-то, но боится сказать.

Алек лениво играл вилкой, тяжелой, золотой, с изящно выгравированным фамильным гербом: голова орла на золотом щите, который поддерживали с двух сторон крылатые соболя с ошейниками, усыпанными драгоценными камнями. Под щитом вилась лента с девизом Карриков «Fidei tenax», что означало: «Верен обету».

Единственное, чего он до сих пор так и не добился от жены, — доверия.

Однако странно, как ее рассуждения совпадали с его собственными. Мысль о письме к сэру Уильяму не приходила ему в голову. Но теперь он непременно напишет. Алек знал всех своих арендаторов едва ли не с детства. Конечно, среди них встречались завзятые буяны, скупердяи и скандалисты, но таких было немного, остальные же — люди честные, трудолюбивые и порядочные. Но даже скандалисты и буяны вряд ли способны на убийство. Кроме того, Алек снова и снова спрашивал себя, что именно они могли совершить. Украсть и продать лемех от плуга или сбрую? Бессмысленно, и не выдерживает никакой критики.

Он ничего не знал о верхней горничной. Интересно…

Подняв голову, Алек заметил пристальный взгляд жены, устремленный на его губы, и улыбнулся, чисто по-мужски, самодовольно. Как приятно сознавать, что жена хочет тебя! Ужасно приятно.

Он напишет проклятое письмо завтра.

Сейчас Алек хотел жену. Очень.

И взял ее со всем пылом, накопившимся за этот час, и в эти ослепительные мгновения она принадлежала ему, но в то же время, как сонно думал Алек, закрывая глаза, завладела им, полностью, безвозвратно.

Он услыхал какой-то странный звук и медленно повернул голову к жене. Еще один звук. Тихий плач.

Алек застыл. Что делать? Что сказать? Он поднял руку, чтобы погладить ее по плечу, но тут же медленно опустил. Почему она не может стать такой, какой он хочет ее видеть? Неужели он так много просит?

Всхлипывания постепенно затихли. Алек лежал без сна, прислушиваясь к неровному дыханию, становившемуся все тише, по мере того как Джинни погружалась в забытье. Он же еще долго смотрел в темноту, не в силах успокоить растревоженную совесть. Только сейчас Алек понял, что Джинни никогда не утомляла, не надоедала ему. Раздражала, приводила в бешенство, злила, занимала, развлекала, забавляла, но никогда не надоедала. И ему с ней не было скучно. Джинни была для него тайной, загадкой, как в самом начале, так и сейчас.

Алек вспомнил, с какой хладнокровной жестокостью заявил, будто женился только потому, что увидел, насколько она жалка.

Он был не только дураком, но еще и обманщиком и трусом. И женился только потому, что не мог жить без нее. Нужно во что бы то ни стало сказать правду. Возможно, доверие приобретается только, когда принимаешь любимого человека таким, каков он есть. И уважаешь его. Именно так он относился к Джинни. И давно пора сказать ей все.

Но на следующее утро Алек забыл свою клятву признаться Джинни, что любит ее, уважает и ценит. Она снова рылась в бумагах на столе управляющего. И хотя не надела мужской костюм, поскольку Алек лично изорвал всю одежду в клочья, ухитрилась измазать и порвать новое шелковое платье персикового цвета в грязной, закопченной комнате.

— Я ничего не нашла, — объявила Джинни, поднимая голову. Если она и заметила его нахмуренное лицо, то, по всей видимости, предпочла игнорировать. Стряхнув пепел и клочки бумаги с какой-то брошюры, она просмотрела несколько листков и быстро отбросила. — Ничего. Как обидно, когда не можешь доказать свою теорию. Ты уже написал письмо сэру Уильяму?

— Да, и отослал с посыльным. Надеюсь, дня через три мы получим ответ.

— Я узнала от миссис Макграфф, что сэр Эдуард будет сегодня ужинать с нами.

— Совершенно верно, и надеюсь, ты успеешь переодеться. Не хотелось бы, чтобы сэр Эдуард посчитал, будто я держу жену в черном теле.

— В черном теле, — медленно повторила Джинни, улыбаясь. — Никогда не слыхала раньше такого выражения.

Она обезоружила его. Губы Алека невольно сжались.

— А что говорят американские мужчины, когда хотят объяснить, что вовсе не скупы и ничего не пожалеют для жен?

— Наверное, просто признаются, что любят их, и больше ничего не требуется.

Алек пристально смотрел на нее, вспоминая данную ночью клятву, видя огоньки надежды, вспыхнувшие в этих выразительных глазах. Но продолжал молчать. И надежда медленно уходила, умирала, побежденная болью и подозрительностью. Джинни ждала, настороженно ждала, что он заговорит и вновь ранит ее бессмысленно-жестокими словами.