Кэтрин Коултер - Хозяин Вороньего мыса

– Он, конечно, не из числа твоих соплеменников.

– Роран родился в области данов, возле Йорка. Мать его из народа саксов, но отец был норвежским купцом.

Ларен кивнула. Похоже, она знакома с областью данов или по крайней мере слышала о ней.

Олег окликнул его:

– Меррик, Эллер что-то учуял.

– Что это значит? – удивилась Ларен.

– У Эллера нос волшебный. Садись рядом со мной и держись крепче, мы должны как можно скорей выплыть на середину реки.

– На берегу никого нет. Никого и ничего.

– Это неважно. Один раз я не поверил чутью Эллера, и это дорого мне обошлось. Больше я с ним не спорил. Сиди тихо и пригни голову.

Мужчины замолчали, изо всех сил стараясь вывести ладью на стремнину, дабы поскорее уйти от зловещего запаха, который коснулся колдовского носа Эллера. Когда они достигли середины реки, поднялся ветер, и гребцы потуже закрепили огромный парус из грубого сукна; яркие полосы черного, зеленого и золотого цвета играли в лучах полуденного "света. Четверо викингов натянули линь, удерживая его, когда ладья поворачивала к ветру, и отпуская, если парус чересчур отклонялся от попутного ветра.

Ларен оглянулась и увидела, что берег уже усыпан людьми: туземцы потрясали копьями и камнями. Выглядели они крайне недружелюбно, но, разумеется, напасть на быстро проплывавшую норвежскую ладью они не могли.

Ларен откинула голову назад, жадно вдыхая речной воздух. Она понимала, что Меррик дразнит ее, однако рассказать ему свою историю не отважилась. Он и так слишком приблизился к отгадке, и это страшило Ларен. Нет, она сама решит, что и как должно произойти, она одна отвечает за будущее – свое и Таби. Сейчас, когда свежий ветерок охладил пылающий лоб Ларен и ее веки вновь сомкнулись, она почувствовала себя свободной. Быть может, воля и впрямь уже не за горами – и для нее, и для Таби.

Она оглянулась на своего братишку, который пристроился на коленях у Клива, прижавшись к его груди. Посмотрев на шрам, уродовавший лицо Клива, Ларен вновь призадумалась, почему жестокая хозяйка так изувечила своего раба. Чем он обидел ее? А ведь если бы не этот рубец, Клив был бы красивым юношей, у него прекрасные золотые волосы и бронзовая кожа, он широко, весело улыбается, у него такие же крепкие и белые зубы, как и у северных воинов.

Нахмурившись, Ларен уставилась в спину Меррику. Ветер уже улегся, мужчины опять взялись за весла. Меррик такой высокий и наверняка очень сильный. Он греб, раздевшись до пояса, бросив рубаху себе на колени, обнажив загорелую спину, мускулы на его руках вздувались от избытка здоровых молодых сил, плечи блестели от пота и солнца. Ларен повидала за последние годы немало мужчин – и стариков, уже клонившихся к могиле, и юношей, преждевременно достигших власти, и тех, чье тело и дух сломило рабство, и жирных, как Траско, не способных даже ложку поднести ко рту.

Спору нет, этот Меррик красив. Его сильное, складное тело казалось безупречным, и притом не тяжелым, а, скорее, даже худощавым. И лицо у Меррика приятное, строгие черты, выступающий вперед подбородок выдает решительность и упорство. Он, должно быть, упрям, как лесной кабан, отметила Ларен, что неплохо, если хочешь выжить в этом мире.

И все же он – викинг, такой же, как другие викинги, хотя Ларен и не знала, что за порода мужей водится в Норвегии. Она сказала, что Меррик – особенный, и верила в это. Она никогда не видела человека, равного ему, но это еще не значит, что на его слово можно положиться. Кое-чему Ларен научилась за два года. Она прекрасно различала предательство и вероломство и сразу чуяла запах лжи. Когда дело касалось людской жестокости и эгоизма, нос Ларен не уступал колдовскому носу Эллера, и потому она научилась осторожности. Пусть дураки доверяют каждому встречному, она давно исцелилась от глупости.

И все же этот человек спас ее, и Таби, и Клива. Да, по он так и не сказал, что собирается сделать с ними.

Меррик – не только воин, он еще и купец. Ему достались трое рабов, которых он может продать. Не собирается же он оставить их себе, а если он и впрямь решится держать их в своем доме, то что это означает? Его слова о том, почему он спас ее и Таби, звучали искренне, и тем не менее Ларен не могла принять это объяснение – стоило ему взглянуть на Таби, и он прямо-таки почувствовал обязанность заступиться за нее и за малыша? Мужчины никогда не испытывают подобных чувств, викинг скорее проткнет ребенка своим мечом, нежели подумает о том, чтобы сохранить ему жизнь и повесить себе ярмо на шею.

Ларен покачала головой, не отрывая глаз от Меррика: норвежец как раз оставил весла, распрямился, потянулся и направился к тому месту, где, укрывшись самодельной шляпой из деревянного обруча и куска ткани, пристроилась Ларен. Меррик остался в одной набедренной повязке. Его грудь и впалый живот густо поросли золотистыми курчавыми волосами. Ларен отвернулась. Чересчур он большой, даже страшно!

Меррик сел возле Ларен, натянул на себя через голову рубаху, и Ларен вдохнула запах его пота и еще какой-то смутный, приятный запах, исходивший от викинга. Меррик проговорил что-то, обращаясь к старому Фиррепу, а тот вместо ответа молча сплюнул в реку, а затем обернулся к Ларен. Он долго молча смотрел на нее, отмечая усталость в ее взгляде и бледно-лиловые тени под глазами. Он ничего не сказал, только в задумчивости похлопал себя по бедрам.

Уронив голову Меррику на колени, подложив под голову руку, Ларен уснула. Меррик осторожно переменил позу, стараясь, получше прикрыть ее, своим телом от солнца.

Гребцы вытащили ладью на берег. На земле осталось множество отпечатков от лодок и стершиеся следы ног, поскольку здесь проходил кратчайший путь волоком в реку Двину. Они надеялись добраться до Двины за четыре дня, если не пойдет дождь, а затяжной ливень мог превратить предстоявшее им путешествие в кошмар. Работа выдалась не из легких, не говоря уж об опасности, которую представляли для них племена, обитавшие между двумя судоходными реками и поджидавшие неопытного путника.

Меррик не брал с собой катков: в небольшой ладье и так с трудом помещались сами викинги и их имущество. Дополнительный груз сделал бы путешествие невыносимым. Мужчины полагались на свою физическую выносливость – они были молоды и силушкой не обижены.

В первый раз, когда Меррик ездил в Киев, он повстречал во время похода одно из местных племен и перебил всех мужчин, которых ему удалось захватить. Женщин и детей он не тронул, даже не прихватил их с собой в качестве рабов, хотя, пожалуй, сумел бы выручить за них немалые деньги. Меррик позволил им остаться в родном поселке и, прежде чем он вместе со своими воинами вновь спустил ладью на воду, отчетливо назвал каждой женщине и каждому ребенку свое имя, показал им всем серебряного ворона, горделиво высившегося на носу корабля, и втолковал этим людям, что на свете нет другого судна с таким гербом. Меррик рассчитывал, что отныне все начнут страшиться его воинской доблести и другие племена будут держаться от него подальше. Он вовсе не хотел терять своих людей в заурядном торговом плавании.